Борис Лазаревский - В лесу

— Ты вот и голодающих крестьян кормишь, и о моих детях и жене заботишься, словно они тебе самые близкие существа, и читаешь много, но на курсистку ты совсем не похожа.

— Почему?

— Да так. Манеры у тебя хорошие, ты ни на кого не шипишь, со вкусом одеваешься, и даже духами от тебя часто пахнет. Я видал курсисток, так те, словно цепные собаки, бросаются на человека за каждое несогласное с их верованиями слово; сами угловатые такие, всегда с искривленными каблуками, и пахнет от них скверно, так мне, по крайней мере, казалось.

Ольга засмеялась и начала говорить, а ее блестящие глаза все еще светились улыбкой.

— Ты не понимаешь, в чем дело. Это совсем не потому… Я лично, например, получаю от мамы сто рублей в месяц, а у большинства курсисток и половины таких денег нет. Да и типов вроде тех, которых ты описываешь, давным-давно не существует. Если и есть очень небольшая доля правды в твоих словах, то потому, что не только нравственные мещане, но даже доктора и образованные люди так их, бедных, «затюкали», что они в каждой пустой фразе ожидают нападения, но сами они ни на кого не бросаются, я в этом смею тебя уверить. Многие из них хотели быть женами и матерями, и это почему-нибудь не удалось, ну, им и трудно беспристрастно разобраться в таких вопросах, как любовь, личное счастье… А что касается каблуков, так это оттого, что приходится пропасть ходить — и на лекции, и по урокам. Многие принуждены жить в сырых квартирах, ну, и поэтому одежда часто пахнет плесенью. Рядовой курсистке быть всегда любезной и кокетливой тоже очень трудно, нет времени в этом упражняться, а без упражнения всякая техника портится. Так, брат…

— Ну, а почему же ты ни с кем не споришь и не чертыхаешься, когда сердишься?

— Потому что я еще не озлоблена и ленива. Мне лень навязывать людям свои убеждения, если я знаю, что эти убеждения к ним привиться не могут. Ну, а некоторые идеалистки все еще надеются кого-нибудь научить или исправить. Ведь не станешь же ты разубеждать раскольника в том, что стричь бороду значит изменять образ божий, — пропадет только время, которое пошло бы на что-нибудь другое, если не полезное, так приятное. Так?

— Безусловно, так. Хотя в этом отношении я вот был вроде раскольника, а ты мне объяснила то, чего я раньше не понимал, а может быть, не хотел понимать… Знаешь, вот я уже порядочно живу на свете и знаю, что русское общество, по взглядам, делится на много партий, но в которой из них в основу положена абсолютная истина, для меня и до сих пор непонятно. Так вот: я знаю, в чем суть магометанства, и знаю, в чем суть, скажем, закона Моисеева, но какая из этих двух религий симпатичнее или не симпатичнее — решить не могу.

— Но зато, наверное, знаешь, что как магометане, так и евреи могут быть людьми симпатичными и не симпатичными, — сказала Ольга.

— Это я знаю.

— Значит, нравственная физиономия человека далеко не всегда характеризуется тем, в какой рубрике общества он числится. Кто это помнит, тот всегда будет справедливым…

— Значит…

Случалось, что за чаем или в саду, до захода солнца, в этих разговорах принимала участие и Юлия Федоровна и потом вечером, ложась спать, говорила мужу: «Что-то хорошее, естественное и искреннее есть в Ольге. Знаешь, сегодня дети ни за что не хотели уснуть, пока она их не поцеловала».

Но Листову всегда было приятнее говорить с Ольгой один на один, и тогда он испытывал такое же удовольствие, как от чтения интересной книги, когда кругом ничто не шумит и никто не надоедает.

Для него стало потребностью погулять с Ольгой после ужина по темной аллее, когда все уже разошлись по своим комнатам.

Обыкновенно доходили до самого пруда, которым оканчивалась аллея, и потом медленно возвращались назад к балкону. Года через два после этого лета Листову случилось быть в другой, совсем чужой ему деревне. И, гуляя там вечером, возле пруда, он долго не мог сообразить, почему ему были так милы и запах водорослей, и тихая поверхность стоячей воды.

Однажды Ольга целый день казалась ему грустной, а после ужина особенно молчаливой, и он спросил:

— Что это с тобою сегодня случилось, ты точно пришибленная? Это к тебе не идет.

— Есть причина. Утром была неприятность.

— А ты поделись со мною, легче станет.

— Это правда, — сказала Ольга, садясь на ступеньку крыльца, — когда твое горе знает еще один человек, то кажется, будто и он несет частицу его. Я поделюсь с тобою, только ты сначала расскажи мне, как ты полюбил Юлю, как женился, как делал предложение, ну, как произошло все это?..

«Может быть, Юлия ревнует и сказала ей что-нибудь нелепое», — мелькнуло у Листова в голове, и он почувствовал, как у него прилила кровь к вискам. Помолчав, он быстро овладел собою и спросил:

— Разве это имеет какое-нибудь отношение к тому, что ты переживаешь?

— Не совсем, но имеет, — коротко ответила Ольга, вздернула обоими плечами и сильнее закуталась в платок, который был на ней.

— Прошло уже десять лет, многие мелочи изгладились, — начал Листов.

— Я не о мелочах, а о сущности хочу знать: почему ты решил, что будешь счастлив именно с ней, и за что ее полюбил?

— Во-первых, потому, что она бесконечно добрый человек, всепонимающий человек. Во-вторых, она нравилась мне как женщина, и мне хотелось те поцелуи и ласки, которые я себе позволял, сделать вечными, во всяком случае, долгими. Ну… ну, вообще я думаю, что полюбил ее потому, что полюбило мое сердце. Хочешь, считай меня идиотом, но я всегда думал и буду думать, что в этих случаях решающее значение имеет не разум, а инстинктивное влечение к данному существу…

— Я с этим тоже согласна, и сегодня в особенности, — заговорила Ольга. — Видишь ли, утром, когда вы все еще спали, я была по делу в нашей школе. Учителем в ней состоит некто Зарудный, славный малый, честный, трудолюбивый…

«Значит, Юля здесь ни при чем», — подумал Листов, вздохнул свободнее и закурил папиросу.

— …Да, человек он, можно сказать, просто выдающийся, — продолжала Ольга. — Ему тридцать лет, у него есть сорок десятин земли, и учительствует он не из нужды, а по идее. Ну-с, так вот этот Зарудный уже два года при каждом удобном и даже неудобном случае объясняется мне в в любви, а сегодня сделал настоящее предложение и даже плакал. Тяжело смотреть, когда такой человек плачет.

— Что же ты ему ответила? — испуганным голосом спросил Листов.

— Отказала.

— Почему, может быть, боялась огорчить тетю?

— Нет, мама знает, что мои решения непреклонны, и я о ней тогда даже не думала. Просто насколько мне разум говорит, что Зарудный прекрасная личность, настолько же мое чувство мне ничего не говорит. Ты вот подумай, может ли женщина всю себя отдать тому, к кому ее не тянет.