Борис Лазаревский - Машинист

«Сверху мой паровоз всегда был и будет как куколка, а в будке чистота такая как в кабинете у начальника тяги», — часто говорил Силенко. И это было на самом деле так. Я долго не мог понять, почему, несмотря на такую любовь к делу, он, иногда без всякой видимой причины, начинал говорить хныкающим тоном, что ему необходимо бросить службу, иначе он — пропащий человек. Рассказывал он это обыкновенно возвратившись от каких-то своих знакомых. Месяца через полтора для меня, наконец, стало ясным, в чём тут дело. Силенко увлёкся станционной библиотекаршей. Увлёкся искренно и страстно, что называется «вовсю». Всё свободное время он проводил не у знакомых, а возле неё, помогая сортировать книги. Спать днём перестал. Пассажирские же поезда, с которыми ему приходилось ездить, были почти все ночные. Его глаза стали блестеть ещё сильнее, и тёмные подпалины под ними выделились резче. Но на страдальца он всё же похож не был. Часто шутил и рассказывал анекдоты.

Как-то проснувшись в своей комнате, я курил папиросу и, сладко потягиваясь, думал о том, что до поездки осталось, должно быть, ещё часа три, и можно будет написать несколько писем. Вдруг дверь скрипнула и вошёл Силенко.

— Можно? — спросил он.

— Пожалуйста.

— А я боялся вас тревожить, думал, вы спите.

Он сел на стул, потёр двумя пальцами свой бледный лоб с выступившими на нём каплями пота и, понизив голос, продолжал:

— Хотел я с вами насчёт одного дела поговорить, так как имею к вам доверие, и вы — всё же образованный человек. Самому не видно. Только дайте мне слово, что ни одна душа про это знать не будет.

Я дал слово.

— Есть тут, на станции, одна барышня, настоящая барышня, образованная, красивая и чудесный человек. Знаком я с нею уже давно — с полгода. Если бы всю жизнь возле неё быть, так, кажется, ничего другого на свете не пожелал ни видеть, ни знать. Ну и вот думаю я на ней жениться… Ах, ах, ах, всё это так, но точит меня одна мысль: захочет ли Мария Ивановна быть женой машиниста? Захочет ли каждый день видеть меня грязным, чёрным? И выходит, по моему, так, что нужно бросать паровоз. А на кой чёрт я годен, если я оставлю свою службу? Как вы скажете?

— Думаю, что если она вас любит, так ей всё равно — машинист вы или нет.

— Ах, какие вы ей-Богу… Разве всё равно видеть мужа в неделю три раза и замученным или каждый день?

— Да ведь вы же пассажирский машинист и дома бываете почти каждый день.

— То-то и есть, что только почти. Днём приедешь, заснёшь, а вечером уже к шестому номеру пожалуйте. Разве это дома?

— Ну, хорошо, а что она вам говорит?

— Она? Да покамест ничего не говорит.

— Да ведь вы предложение уже сделали?

— Нет ещё. Вторую неделю собираюсь. Не идёт язык, да и шабаш. Только, кажется, вот-вот могу ей всю душу выложить, а тут кого-нибудь принесёт в библиотеку. А останемся одни, — все мысли врассыпную пойдут, всё из головы выскочит. И не трус же я. В дороге, Боже мой, каких только случаев не бывало. А вот в этаком деле на мёртвую точку стал и не сойду. Посоветуйте, как сделать? Разве письмо написать? Только не выражу я…

— Очень она вас любит?

— Да как же я это могу знать? Относится ласково, хорошо. Постоянно благодарит, если помогу ей счета свести или записать что. Улыбается. Двадцать второго числа, на её именины, я ей конфет самых лучших привёз. Тоже благодарила и ручку поцеловать дала. Стало быть…

— Нет, это ещё не стало быть.

— Разве?

Выражение его лица стало испуганным.

— Что же я вам могу посоветовать? Если бы я знал её, ну тогда ещё другое дело, а так, право трудно.

— Я вас познакомлю.

— Хорошо.

Силенко опять стал тереть лоб, по-видимому, что-то соображая, и надолго замолчал.

— Вам скоро ехать? — вдруг спросил он и поднялся со стула.

— Часа через три.

— А мне ночью, почтовым. Знаете что, дорогой мой, хороший, пойдёмте мы сейчас в библиотеку. Вы скажете, будто вам нужно руководство паровозной механики Бема. Пойдёмте, пожалуйста! В другой раз такого времени не выберется ведь днём. Хорошо?..

Мне ужасно не хотелось идти по жаре, а главное, вставать и одеваться, но не хотелось огорчать и Силенко.

— Ну, хорошо, пойдёмте. Только я не знаю, зачем? Всё равно из этого ничего не выйдет… — сказал я, глядя в его добрые, умолявшие глаза.

— Да я вас познакомлю. Ах, спасибо вам! Давайте-ка я помогу вдевать запонки в чистую сорочку, скорее будет.

Летом надевать крахмальное бельё — для меня всегда было мучением, и я невольно покривился. Но Силенко сказал об этом таким тоном, как будто идти к Марии Ивановне в блузе было решительно нельзя. По дороге в библиотеку он без умолку болтал, очень спешил и два раза споткнулся о шпалы.

Я почему-то подумал, что для него это дурное предзнаменование.

— Ах, ах, Боже мой, и как же так говорить, всё равно быть женой машиниста или вольного человека. Машиниста никто не уважает, кроме своего же брата. Руки никто не подаёт. Какой-нибудь кондуктор, глупый как индюк, и тот себя выше почитает, потому что хоть он манометр и за часы принимает, но у него, видите ли, работа чистая, и он дамам в купе ноги пледом может укутывать. Положение наше скверное, что и говорить. О машинисте вспоминают когда? Тогда, когда он или поезд разобьёт, или сонный проедет станцию, а как же не быть сонным, если нет ни дня, ни ночи? И для чего вспоминают, чтобы под суд отдать, а сами же на запасный путь и направят на товарные вагоны. Пассажирскому машинисту, правда, легче, за его отдыхом больше следят. Да ведь из пассажирского не так трудно стать товарным, а там, сами знаете, малое движение — сиди; большое движение — нет тебе ни отдыха, ни праздника, ни погоды… Ну это всё ещё туда сюда, привыкнуть можно. А как жена изменять начнёт, так и к этому разве привыкать? А как же ей не изменять, будь она сто раз образованная и добродетельная, когда она и днями и ночами без мужа.

Силенко говорил таким тоном, как будто его женитьба на Марии Ивановне была делом решённым, и потому именно, что я согласился пойти в библиотеку. От его слов мне стало и смешно, и грустно. Мария Ивановна встретила нас обоих очень равнодушно. Высокая блондинка с золотыми волосами и лукавым взглядом, она была действительно хороша. В общем же от её красоты получалось неприятное впечатление чего-то неестественного, как от изображений тех женщин, которых рисуют конфетные фабриканты на своих объявлениях.

— Позвольте вам представить, Мария Ивановна, это наш будущий начальник депо, а может быть и всей тяги, инженер… — начал Силенко.

— А пока ещё ни то, ни другое и ни третье, — перебил я его, подавая ей руку.

Мария Ивановна улыбнулась, облизала кончики своих розовых губ и проговорила:

— Очень приятно познакомиться с просвещённым тружеником механики.