Екатерина Краснова - Сон наяву

Сердце его страшно забилось. Он слегка толкнул дверь и остановился на пороге.

Перед ним был небольшой круглый зал, увенчанный куполом. Стены его скрывали опущенные драпировки; статуи, бюсты, старинное оружие, дорогая мебель, огромные вазы, наполненные цветами, загромождали его совершенно в странном, живописном беспорядке. На мраморном полу, среди цветов и помпейских ваз, лежала только что оставленная гитара, палитра и разбросанные кисти. Неподалёку стоял мольберт.

Но он едва заметил это необыкновенное убранство. Ему прямо бросилась в глаза странная фигура в пёстром восточном костюме, стоявшая у самого входа. Высоко поднявши над головой обнажённые чёрные руки, украшенные сверкающими браслетами, она держала роскошный букет, из которого точно вырастали прозрачные восковые свечи. Это был венецианский канделябр, освещавший комнату, — хрустальный принц из «Тысячи и одной ночи». Его медно-красное лицо увенчивала зелёная чалма, и резко выделялись на нём белки чёрных глаз. Их неподвижный стеклянный взгляд прямо встретил неожиданного гостя. Но не один этот стеклянный взгляд.

Прямо против входа, из глубины ниши, слегка завешенной золотистой драпировкой, на него смотрели пронзительно-живые, огненные глаза чудно-прекрасной женщины.

Она стояла неподвижно как статуя. Её страстное, южное лицо, пылавшее пламенным румянцем, её тяжёлые, чёрные как ночь, волосы, увенчанные красными цветами, вся её стройная фигура в ослепительно белой одежде, выступала на тёмном фоне, озарённая ярким светом, исходившим неизвестно откуда. Её красота сияла из глубокой ниши.

Хрустальный принц, сверкая белками стеклянных глаз, сторожил вход в её убежище и высоко держал над головой букет цветов и огней.

Она стояла и улыбалась. Её глаза впивались в душу, пронизывали насквозь, жгли и ласкали…

Прошло всего несколько мгновений, но ему показалось, что целый век отделил его от прошлой жизни. Поток новых, неудержимых ощущений нахлынул и закипел в его груди. Он слышал биение своего сердца.

Уж он готов был перешагнуть через заветный порог навстречу красавице, уже ему казалось, что вот-вот она сама выступит из-за золотой драпировки…

Внезапно около него раздался гневный мужской голос.

Ему показалось, что хрустальный индиец свирепо засверкал стеклянными зрачками. Дверь с шумом захлопнулась, и он снова очутился в полумраке пустынного зала, освещённого луной.

Несколько минут он бродил по тёмным залам и опять очутился в саду.

Он тихо провёл рукою по лицу. Ему казалось, что он просыпается после долгого сна, исполненного чудных сновидений.

Но музыка? Но красавица?.. Во сне или наяву?

Южная ночь наступила.

Всё тихо; только сад дышит и перешёптывается. Всё темно; только луна льёт серебряный свет на цветы и на плечи мраморных богинь…

Нет, нет — это был не сон! Он ещё чувствовал на себе огненный взгляд. Прекрасный образ ещё стоял перед ним как живой.

Он смотрел на дворец; он жаждал пронизать его взглядом, увидать её ещё раз. Но непроницаемо и мрачно было великолепное жилище; безмолвно хранило оно дивную тайну.

Он спустился к озеру среди гранатовых деревьев с пламенными цветами, убранными бриллиантами росы.

Заснувший баркайол встрепенулся при его приближении и отвязал лодку. Они поплыли.

Всю ночь он не мог заснуть. Он просидел у открытого окна, всматриваясь в серебряную даль, — туда, где темнели острова на лоне сверкающей воды.

Он прислушивался к шуму волн, набегавших на песчаный берег. Вдали тихо звенели колокольчики, привязанные к сетям, заброшенным на ночь рыбаками. Всё спало.

Он думал. Мысли его витали в новом, очарованном мире, и центром этого мира была она — красавица с огненными глазами…

Где вы, нежные голубые глаза северной девушки? Вы так часто, с такой глубокой любовью останавливались на нём и никогда не волновали его, не пробуждали в нём страсти. Ты спишь, бедная милая девушка, и видишь его во сне… Родные липы, под которыми вы гуляли рука об руку, заглядывают к тебе в окно из старого, запущенного сада, где цветут первые ландыши.

Спи спокойно, пока он не спит под кровом южной ночи и видит свой сон наяву!..

Солнце было высоко, когда он проснулся.

Сон не успокоил и не охладил его. Сердце его переродилось и узнало жгучую тоску страсти. Все его помыслы и желания сосредоточились на таинственной красавице. Ему казалось, что он умрёт, если не увидит её снова.

Он вернулся на свой любимый остров при ярком свете полуденного солнца. Сады изнывали от зноя; безмолвнее, чем когда-либо, казался дворец.

Старый, глухой садовник ничего не понял из его взволнованных расспросов.

Во дворце никто не жил. Кто мог там жить? В конце мая уже начинается «мёртвый сезон»; графское семейство теперь не приедет раньше сентября.

Он в нерешительности стоял на пристани.

В саду захрустел песок под лёгкими шагами.

Он вздрогнул. Неужели?..

Из аллеи вышел красивый молодой человек, обыкновенного итальянского типа. У него было одно из тех лиц, которые всегда нравятся женщинам севера.

Он не спеша спустился к пристани и фамильярно осмотрел иностранца, не подозревая, как антипатична показалась ему вся его фигура, живописная, несмотря на костюм денди.

Садовник привычным жестом приподнял края своей соломенной шляпы; итальянец улыбнулся ему и прыгнул в ожидавшую лодку. Она отчалила.

— Может быть, синьор спрашивал про этого?

Старик кивнул вслед удалявшейся лодке.

— Этого? Да разве это не был посетитель, осматривавший сады?

— Нет, какой посетитель! Это так себе, никто особенный — художник, из приятелей молодого графа. Он вчера приехал. Как же, как же, — синьор Риккардо. Верно про него и спрашивал синьор?

— Нет, совсем не про него. Синьор желал знать, кто была дама.

— Дама? Какая дама? — садовник посмотрел на него с недоумением и пошёл прочь.

Где же она? Когда же увидит он её?

Время шло; остров молчал как немой. Сады цвели и благоухали, но ароматы их душили влюблённого. Тоска разгоралась в его сердце. Он ждал, и ждал напрасно.

Однажды ночью, когда за ним уже затворилась калитка сада, когда лодка уже готова была отчалить от острова — до него донеслись ещё раз звуки знакомой гитары и чудного, могучего голоса. Но он пел задумчиво и печально; он умолял об отдыхе в тёмной могиле, где успокоилось бы отверженное сердце. Грустно звучала песнь за стеною высоких деревьев, за высокой железной решёткой; а калитка была заперта изнутри!

Он прислушивался с тоской и унынием, и до зари в его ушах раздавались печальные слова: