Игнатий Потапенко - Канун

Послѣ шести часовъ оба они стали нетерпѣливо посматривать на дверь. Прошло полчаса. Послышались мягкіе шаги по ковру. Кто-то приблизился къ двери. Володя поднялся, совершенно увѣренный, что увидитъ дядю, но вошелъ Корещенскій.

— Ба, воскликнулъ онъ, цѣлуя руку Наталья Валентиновны. Южное солнышко! Какимъ образомъ, зачѣмъ и на долго-ли?

Онъ прибавилъ, обратившись къ Натальѣ Валентиновнѣ:- Если не прогоните, сегодня у васъ обѣдаю. Мнѣ просто надоѣло обѣдать въ ресторанѣ.

— А вы до сихъ поръ не устроились? — спросила Наталья Валентиновна.

— И не думалъ. Да гдѣ же? Минуты свободной нѣтъ. Я забылъ, какъ зовутъ моихъ дочерей.

Корещенскій, какъ поселился въ гостинницѣ, когда пріѣхалъ въ Петербургъ, такъ и остался тамъ. Онъ нисколько не преувеличивалъ, что ему некогда устроиться. Ему тоже была отведена казенная квартира, но устройство ея потребовало-бы заботъ и времени. Надо было пріобрѣтать обстановку, обзаводиться прислугой. Онъ-же съ утра до вечера былъ поглощенъ «государственными обязанностями».

Поэтому онъ сидѣлъ въ гостинницѣ и питался ресторанной пищей, да и то въ высшей степени не аккуратно.

Володя смотрѣлъ на него и дивился. Этотъ крѣпкій человѣкъ, прежде обладавшій розовыми щеками, теперь казался какимъ-то хилымъ, замореннымъ. Очевидно, онъ испортилъ себѣ желудокъ неправильнымъ образомъ жизни.

— Да, батенька, — говорилъ Корещенскій, — это не то, что ѣздитъ на земскихъ по уѣздамъ, охотясь за статистическими данными… Тамъ воздухъ, тамъ жизнь, а тутъ… Я еще не знаю, право, что собственно тутъ… Но много бумаги, много пыли…

— Вы, кажется, разочаровались, Алексѣй Алексѣевичъ? спросилъ Володя.

— Въ личныхъ удобствахъ — да… Но въ дѣлахъ… Какъ бы это вамъ сказать?.. Ихъ у меня непочатый край…

— И вы недовольны?

— Этого еще не знаю… Можете себѣ представить, я никакъ не могу собраться сконцентрировать свои мысли и рѣшить вопросъ: принесу я пользу или вредъ? Левъ Александровичъ говоритъ, что пользу, но я ему не вѣрю. У меня одна работа такъ быстро смѣняется другой, что я дѣлаю ихъ почти механически. Я подобенъ молоту, который куетъ желѣзо, не вѣдая, послужитъ ли оно для колеса рабочей телѣги или крюкомъ для висѣлицы.

— А дядя скоро пріѣдетъ?

— Долженъ быть сейчасъ. Мы разстались съ нимъ въ министерствѣ, но онъ еще куда-то хотѣлъ заѣхать на минутку. Ну, разскажите-же, ясное солнышко, что у васъ тамъ дѣлается? Слышалъ про генеральные аресты… И, кажется, не шуточные… По нашимъ свѣдѣніямъ, по крайней мѣрѣ… Вотъ если бъ я былъ тамъ, можетъ быть, и меня прихватили бы… Что подѣлываетъ нашъ милый эстетъ… Максимъ Павловичъ Зигзаговъ?

— О немъ разскажу, когда дядя пріѣдетъ.

— А вотъ я слышу шаги его высокопревосходительства, — сказалъ Корещенскій, прислушиваясь къ шагамъ въ гостинной.

И въ самомъ дѣлѣ вошелъ Левъ Александровичъ. При видѣ Володи, онъ не выказалъ изумленія. Онъ быть уже предупрежденъ. Лизавета Александровна встрѣтила его въ передней и успѣла сообщить ему не только о пріѣздѣ Володи, jho кой-что и о Зигзаговѣ.

Онъ привѣтливо поздоровался съ Володей и, цѣлуя Наталью Валентиновну, заявилъ, что очень голоденъ.

— Ждемъ васъ, Левъ Александровичъ, чтобы услышать вѣсти о нашемъ общемъ другѣ Максимѣ Павловичѣ.- сказалъ Корещенскій. — Безъ васъ Володя не хочетъ разсказывать.

— Это онъ намъ разскажетъ послѣ обѣда, — промолвилъ Левъ Александровичъ. — Я догадываюсь, что вѣсти эти способны испортить аппетитъ.

— Какъ? ты уже догадался? Или, можетъ быть, зналъ? спросила Наталья Валентиновна.

— Конечно, это дѣло для меня не ново…

— Неужели же ты до сихъ поръ ничего не сдѣлалъ?

— Послѣ объясню, милый другъ, послѣ обѣда. А теперь я выдвигаю на первую очередь мой аппетитъ.

— Аппетитъ министра, — сказалъ Корещенскій.

— Надѣюсь, и товарища?..

— Мой аппетитъ болѣе теоретическій или, такъ сказать, отвлеченный… Ресторанные обѣды вселили въ меня скептицизмъ по отношенію къ пищѣ.

— Другими словами, вы нажили себѣ катарръ желудка! сказалъ Володя.

— Человѣкъ долженъ жертвовать своимъ желудкомъ на общую пользу.

— Да, конечно, если общая польза доказана.

Наталья Валентиновна поднялась. — Пойдемте, господа, обѣдъ навѣрно готовъ.

Корещенскій внялъ Володю на талію и повелъ его впередъ. Левъ Александровичъ на минуту задержался. Онъ подошелъ къ Натальѣ Валентиновнѣ.

— Я страдаю отъ того, что рѣдко вижу тебя, Наташа, — сказалъ онъ, нѣжно взявъ ее за руку. — Вотъ придетъ лѣто, я возьму отпускъ и мы поѣдемъ за границу… Но мнѣ хотѣлось бы, чтобы къ тому времени ты не носила фамилію господина Мигурскаго.

— Тебѣ этого хочется? — спросила Наталья Валентиновна и съ великимъ изумленіемъ посмотрѣла на него. Это она слышала отъ него въ первый разъ.

— Да… Мы поговоримъ съ тобой объ этомъ подробно. Пойдемъ въ столовую.

За обѣдомъ разговоръ сосредоточился за южномъ городѣ и на тѣхъ новостяхъ, которыя привезъ Володя. Но ни словомъ не касались Зигзагова. Какъ только дѣло подходило къ нему, Левъ Александровичъ быстро мѣнялъ тему и перескакивалъ на что нибудь другое.

— Почему это онъ? — думала Наталья Валентиновна и ей казалось, что она понимаетъ это: онъ не хочетъ говорить объ этомъ при Лизѣ, взгляды которой на этотъ счетъ ему хорошо извѣстны. Такъ объяснила она себѣ это.

Послѣ обѣда у Льва Александровича былъ свободный часъ. Онъ взялъ Володю подъ руку и сказалъ. — Ну, мы съ тобой, милый племянникъ, на четверть часа удалимся ко мнѣ въ кабинетъ. Алексѣй Алексѣевичъ не уйдетъ безъ меня. Ты займи его, Наташа. Не больше четверти часа.

И онъ увелъ 'Володю въ кабинетъ. Это тоже показалось Натальѣ Валентиновнѣ страннымъ. Почему онъ не хотѣлъ говорить о Зигзаговѣ при ней и Корещенскомъ? Казалось бы, дѣло, касавшееся общаго друга, слѣдовало бы и обсудитъ вмѣстѣ.

Всѣ эти «тонкіе штрихи» въ связи съ неожиданнымъ заявленіемъ Льва Александровича о фамиліи господина Мигурскаго слегка энервировали ее, и Корещенскій замѣтилъ, что она не совсѣмъ такая спокойная и выдержанная, какъ бывала всегда.

А въ кабинетѣ произошелъ разговоръ.

— Ну, разсказывай, — говорилъ племяннику Левъ Александровичъ:- и съ перваго же момента учись быть краткимъ. Мы здѣсь страшно дорожимъ временемъ. Максимъ Павловичъ арестованъ. Это я знаю. У него въ квартирѣ нашли много компрометирующихъ бумагъ, это тоже мнѣ извѣстно. Надъ нимъ виситъ довольно тяжкое обвиненіе. И это знаю.

— Значитъ, вы все знаете, дядя.

— Да, конечно. Здѣсь извѣстно, что онъ былъ мнѣ близокъ и, само собой разумѣется, мнѣ сейчасъ же приподнесли это. И при этомъ смотрѣли мнѣ въ лицо, чтобы видѣть его выраженіе. Но на моемъ лицѣ не было никакого выраженія. Что же дальше?