Игнатий Потапенко - Канун

Объ убѣжденіяхъ Натальи Валентиновны она ничего доподлинно не знала, но изъ того, что у нея постоянно бывали и даже числились ея друзьями такіе люди, какъ Зигзаговъ, попавшій за свои крайнія убѣжденія въ ссылку, и еще нѣкій господинъ Корещенскій, готовившійся когда-то въ профессора, но попавшій въ опалу, потомъ побывавшій гдѣ-то въ ссылкѣ и теперь служившій чѣмъ-то въ земской управѣ, изъ одного этого она заключала, что общество Мигурской едва ли можетъ быть полезно будущему государственному человѣку.

И, можетъ быть, это было единственное страстное желаніе въ холодной и безстрастной душѣ Елизаветы Александровны: чтобы случилось какое-нибудь чудо, которое охладило бы поклоненіе брата ея этой женщинѣ и заставило бы ихъ разойтись.

Когда они сидѣли еще за обѣдомъ, принесли записку Льву Александровичу. Онъ распечаталъ ее здѣсь же и, читая ее, улыбался. Уже по этому одному легко было догадаться, что она отъ Мигурской.

— Это отъ Натальи Валентиновны, — сказалъ онъ, обращаясь къ Зигзагову, — и относится къ вамъ, Максимъ Павловичъ. Вотъ прочитайте.

Онъ сказалъ это, но не передалъ ему письмо; онъ въ эту минуту подумалъ, что это можетъ обидѣть сестру, и сейчасъ же поправился.

— Впрочемъ, вы, пожалуй, не разберете ея почерка. Я вамъ прочитаю.

И онъ прочиталъ вслухъ: «Не сомнѣваюсь, что вы привезете сегодня блуднаго сына, вовзратившагося подъ кровъ родного города. Мы уже приготовили тельца упитаннаго и ждемъ его съ дружески протянутыми руками». Видите, какъ васъ тамъ любятъ! сказалъ Левъ Александровичъ и положилъ письмо на столъ рядомъ съ своей тарелкой.

— Ну, — съ живостью сказалъ Зигзаговъ, когда обѣдъ кончился и Елизавета Александровна разрѣшила имъ встать, — такъ мы, значитъ, не будемъ терятъ времени и отправимся къ Натальѣ Валентиновнѣ. Надѣюсь, у васъ, Левъ Александровичъ, нѣтъ никакихъ вечернихъ засѣданій?

— Я озаботился, чтобъ не было — ради вашего пріѣзда.

— Вы сейчасъ ѣдете? — съ легкимъ удивленіемъ спросила Елизавета Александровна, — теперь только восемь часовъ.

— Да, только восемь, — подтвердилъ Зигзаговъ, — мнѣ надо еще привыкнуть къ вашему времени, господа. Тамъ на сѣверѣ въ этотъ часъ я уже подумывалъ о томъ, не пора ли ложиться спать, а здѣсь вы сомнѣваетесь, не рано ли ѣхать въ гости.

— Но мы зайдемъ еще ко мнѣ въ кабинетъ и выкуримъ по хорошей сигарѣ.

— Вотъ, вотъ. Этого наслажденія я ровно три года не испытывалъ. Сигара! О! Было преступно даже мечтать о ней. Въ тамошнихъ лавченкахъ нельзя было найти сколько-нибудь куримаго табаку. Все какой-то третій сортъ. Только благодаря любезности исправника. который какимъ-то чудомъ оказался изъ здѣшнихъ мѣстъ и, какъ онъ объяснилъ мнѣ наединѣ, въ молодости былъ горячимъ радикаломъ и до сихъ поръ въ тайнѣ одобряетъ мои фельетоны, — удалось получить изъ губернскаго города порядочный Табакъ. Ахъ, я вамъ разскажу про исправниковъ. Вы не можете себѣ представить, какіе это либеральные люди… когда остаешься чгъ ними наединѣ. Куда либеральнѣе земскихъ начальниковъ. У нихъ гдѣ-то въ глубинахъ притаился нѣкій видъ души человѣчьей. Исправникъ способенъ расчувствоваться и даже войти въ положеніе. А земскій начальникъ, вѣдь, всегда мечтаетъ попасть въ вице-губернаторы, а можетъ быть и дальше, поэтому въ тайникахъ у него чисто…

Елизавета Александровна съ тоской посмотрѣла на Зигзагова. Ахъ, какъ она не любила его либеральныхъ разглагольствованій. Въ сущности та область понятій, о которой онъ говорилъ, была безконечно чужда ей. «Исправникъ», «Земскій начальникъ» — были для нея пустыя слова, но теоретически она знала, что все это относится къ либерализму, за который, какъ оказывается, даже ссылаютъ. И ей казалось, что такія слова вовсе не должны раздаваться подъ сводами ихъ дома.

И при этомъ она, Богъ знаетъ почему, была увѣрена, что и Левъ Александровичъ думаетъ также, какъ она, но допускаетъ все это изъ какой-то непонятной необъяснимой деликатности.

Вообще она не понимала его ласковости по отношенію къ такимъ господамъ, какъ Зигзаговъ и Корещенскій. Это была для нея загадка. Человѣкъ такого большого ума, въ сущности даже геніальный, и вдругъ такая слабость.

Онъ, Левъ Александровичъ Балтовъ, человѣкъ, достигшій благодаря своимъ трудамъ и талантамъ положенія перваго человѣка въ городѣ, человѣкъ, къ мнѣнію котораго прислушиваются всѣ, онъ, уже стоящій одной ногой на лѣстницѣ, которая ведетъ Богъ знаетъ въ какія высокія сферы, ѣдетъ на пароходъ встрѣчать журналиста, возвращеннаго изъ ссылки, человѣка съ опасной репутаціей, можетъ быть публично заключаетъ его въ объятія, везетъ къ себѣ въ открытомъ экипажѣ, поселяетъ у себя въ домѣ и вообще возится съ нимъ. Это казалось ей невѣроятной слабостью.

Мужчины ушли въ кабинетъ. Елизавета Александровна взглянула на дверь. Она была полупритворена.

Она чуть-чуть приподнялась на мѣстѣ и, вытянувъ шею, взглянула въ ту точку стола, гдѣ стоялъ приборъ Льва Александровича. Письмо, вынутое изъ конверта, лежало тутъ.

Когда она бывала одна, наединѣ сама съ собой, корректность, обыкновенно державшая ее въ струнѣ, значительно ослабляла свои возжи и она тогда относилась къ жизни свободно.

«Наединѣ съ собой человѣкъ можетъ быть даже разбойникомъ… Никто его за это въ тюрьму не посадитъ» — такова была ея философія.

Она поднялась, тихо подплыла къ двери и совершенно беззвучно притворила ее. Точно также доставилась она къ тому мѣсту, гдѣ только что сидѣлъ ея братъ и взяла въ руки письмо.

Ей ужасно хотѣлось посмотрѣть только на первую строку и на подпись. Обращеніе и подпись — въ нихъ лучше всего выражаются отношенія.

Она развернула письмо. Оно начиналось просто: «Надѣюсь Левъ Александровичъ, что сегодня вечеромъ вы свободны»…

И ужъ она, конечно, не могла отказать себѣ въ удовольствіи прочитать все письмо. И ничего тамъ не было такого, что остановило бы ея вниманіе. Мигурская приглашала къ себѣ, а кончалось письмо словами по поводу Зигзагова, которыя были прочитаны. Внизу же стояла подпись: Наталья Мигурская, и никакой прибавки.

И несмотря на то, что Елизавета Александровна боялась близости брата съ этой женщиной и менѣе всего желала ея, она была разочарована.

Тутъ все же сказалась въ ней женщина, которая многимъ способна пожертвовать за тайну, а тайны не было.

Она позвонила, вошелъ лакей.

— Возьмите подносъ и отнесите это письмо въ кабинетъ. Левъ Александровичъ оставилъ его здѣсь.

Черезъ минуту письмо было подано на подносѣ Льву Александровичу.

Въ началѣ девятаго они выѣхали изъ дома и черезъ десять минутъ были на одной изъ наименѣе центральныхъ улицъ города, гдѣ бойкая торговля мало себя проявляла. Они остановились около трехъ-этажнаго дома и поднялись въ третій этажъ. Здѣсь не было швейцара. Въ городѣ, несмотря на его большую населенность и культурность, швейцары водились только въ немногихъ домахъ.