Игнатий Потапенко - Не простит...

Чигринский ушёл к себе. Минут через десять после этого в дверь его постучались, и затем раздался голос Марьи Петровны:

— Слушайте, Чигринский, идите сюда.

Чигринский побежал в её комнату.

— Мне страшно хочется поехать, я должна пойти сегодня! Я бы сама пошла, но это ужасно далеко, я боюсь…

— Может быть, я проводил бы вас, а оттуда вы как-нибудь сами, что ли…

— Нет! как же! А вдруг я там не встречу знакомых… Нет, вы уж лучше достаньте как-нибудь себе.

— Я просил Булыгу, он не даёт.

— Ах, Булыга! Постойте-ка, я у него попрошу…

— Не даст!..

— А, может быть, и даст…

Марья Петровна в этом случае припомнила, что Булыга тоже не совсем был равнодушен к её глазкам. Она отправилась к его двери и постучала.

— Ах, ты, Господи! Да ведь я же сказал, что не могу! — крайне недовольным голосом отозвался Булыга, по-видимому, совершенно уверенный, что это Чигринский возобновляет свои домогательства.

— Послушайте, Булыга, это я! — промолвила Марья Петровна.

— Ах, вы? то есть… Это вы? — воскликнул Булыга и, несмотря на то, что дверь была затворена, из вежливости встал с кровати.

— Ну, да, я! к вам можно?

— Да, пожалуйста. Только у меня не совсем тут в порядке! Впрочем, ничего, войдите.

Лопатина вошла к нему и тотчас же сделала кислую мину от сильного запаха лекарств. Она не рассчитывала здесь долго оставаться и потому сразу сказала:

— Слушайте, сделайте мне удовольствие: дайте, пожалуйста, ваш сюртук.

Булыга с удивлением посмотрел на неё.

— Сюртук? то есть, как же? вам сюртук?

— Ах, нет, конечно, не мне. Чигринский обещал проводить меня на вечер, понимаете? А у него сюртука нет.

— Гм… Так я уже говорил ему… У меня, видите ли, только один сюртук…

— Да вы как-нибудь посидите так.

— Гм… Как же так? Да оно, пожалуй… вам я не могу отказать… Возьмите, пожалуй.

Он стоял перед нею и, по-видимому, чего-то ждал, а она по рассеянности не сообразила, что так как у него сюртук только один, то он должен снять его с плеч, чего он не мог сделать при ней, и тоже ждала.

— Так уж вы, пожалуйста, выйдите! — сказал он, наконец, — я должен снять сюртук.

— Ах, да, в самом деле! Ну, спасибо.

И она ласково посмотрела на него, очевидно, в награду за его любезность.

Минуты через две после того, как она пришла к себе, появился Чигринский в сюртуке, который был ему короток, но, несмотря на столь торжественный костюм, лицо его выражало отчаяние.

— Ну, вы готовы? — спросила его Лопатина.

— Слушайте, я не знаю уж, как вам это и сказать… — промолвил Чигринский.

— А что ещё?

— Да ведь сюртука одного мало…

— Зачем же вам два сюртука? — сострила и засмеялась Лопатина.

— Не в том дело. А нужно ещё…

Она взглянула на Чигринского и только теперь увидела, до какой степени лицо у него смущённое.

— Господи! — воскликнул он тоном отчаяния и опустился на стул, — что я за несчастный человек! Ведь нельзя же так идти, сами согласитесь! Ведь вы же понимаете, до какой степени я желаю проводить вас!

— Ну, уж действительно… Знаете, ещё сюртук я могла достать вам, но…

Чигринский на это не сказал ни слова. Он запустил обе руки себе в волосы и мрачно смотрел вниз. Между тем, Марья Петровна в это время была уже совсем готова к вечеру. Её русые волосы были завиты, новая кофточка блистала белизной, появились бантики, брошечка, шпильки.

— Что ж мне с вами делать? — промолвила она, — послушайте, Анчаров дома?

— Кажется, дома, — раздалось точно откуда-то из-под полу.

— Попросите у него.

— Не даст. Мне не даст. Мы с ним в натянутых отношениях.

— Фу-ты, какой вы! Послушайте, да не могу же я, не могу я просить… брюки…

— Как хотите! — уже окончательно безнадёжно ответил Чигринский.

— Он в четвёртом номере?

— Он перебрался в пятый.

— Пойду. Это невероятно, но я пойду!

И она пошла к пятому номеру. У Анчарова в комнате был свет. Она тихонько нажала ручку двери и отворила её.

— К вам можно?

— Ах, это вы, Марья Петровна! — радостно откликнулся Анчаров. — Чем могу служить?..

Марья Петровна совсем отворила дверь и остановилась на пороге.

— Слушайте, как это ни странно, но я прошу вас об этом… Видите ли, Чигринский должен проводить меня на вечер, а у него нет… Так не можете ли вы дать?

— Чего нет? Сюртука? — спросил Анчаров.

— Нет, не сюртука, а…

Марья Петровна замялась.

— А, понимаю! — догадался Анчаров и громко рассмеялся. — Так вот что вам нужно!.. Ну знаете, вы к нему очень милостивы. Ему бы я не дал, а для вас с удовольствием.

В то время, когда Марья Петровна так счастливо одевала Чигринского, сам герой впал в отчаяние ещё больше прежнего. В её отсутствие он встал, подошёл к зеркалу и тщательно осмотрел свои воротнички и манжеты; они оказались в безнадёжном состоянии. Собственно говоря, в них недовольно прилично было даже показываться на улице. Но допустив мысль, что миссия Лопатиной у Анчарова кончится удачно, Чигринский уже никак не мог согласиться на то, чтобы она достала для него ещё что-нибудь. И тут у него мелькнула счастливая мысль: он стремглав вылетел из комнаты, пробежал через коридор и влетел прямо в тёмную кладовку, где помещалась хозяйка квартиры.

— Анна Ивановна! Ради самого Бога! — почти страстно начал он.

— О, Господи! — воскликнула хозяйка и вскочила с постели, страшно испугавшись его слов и тона. — Что такое там случилось?

— Да право же ничего… А тут дело вот в чём. Понимаете, надо проводить Лопатину на вечер, а у меня воротнички того… подгуляли. Так нет ли у вас?

— У меня? Да разве я ношу воротнички? Разве вы видели когда-нибудь?

— Ах, вы не понимаете. Может быть, у вас в стирке есть чьи-нибудь?

— В стирке? Так как же я отдам вам чужие? Ведь вы их испачкаете.

— Ну, вы потом опять их вымоете, я вам за стирку заплачу…

— Ох, Чигринский, вы меня подводите… Никогда я этого не делала, чтоб отдавать чужие вещи.

— Так поймите же, поймите! Марью Петровну проводить надо…

— А вы небось влюблены в неё?..

— Ну, что там, где там!.. Просто надо любезность сделать…

Хозяйка разжалобилась и решилась совершить преступление. Чигринский получил чистые воротнички и манжеты. Не прошло и пяти минут, как он, наконец, явился перед Марьей Петровной в совершенно обновлённом виде. Утомлённый нервным волнением, пока она возилась с последними украшениями своего туалета, он сел в кресло и положил ногу на ногу. Она приколола себе на грудь цветочек и обернулась к нему и вдруг, вглядевшись в него, ахнула.

— Слушайте, Чигринский! Это невыносимо! посмотрите, как у вас зевают подошвы! Ведь этак нельзя идти…

— В самом деле! — воскликнул Чигринский, взглянув на свои сапоги.

Нижние части подошвы отскочили от верха, и приподнятые сапоги имели вид крокодилов, с разинутыми пастями. Чигринский ударил себя ладонью по лбу и промолвил: