Дмитрий Мамин-Сибиряк - Друзья детства

Окатов был еще несколько раз у Гаряевых, а потом сразу прекратил посещения. Это очень огорчало Авдея Семеныча, хотя дома он и не решался высказать своих мыслей открыто. Очевидно, сибирский друг детства догадался, что он является в обстановке петербургской чиновничьей семьи и лишним и смешным. Это мучило Авдея Семеныча, как всякая несправедливость. Сибирские омули были выброшены в помойную яму, а о наливке из облепихи Серж сказал, что она пахнет кошачьими хвостами. Эта выходка взорвала Авдея Семеныча, и он «сделал сцену».

— Как ты смеешь так говорить, щенок? — накинулся он на Сержа. — Что ты понимаешь, кроме ресторанов? Ты просто погибший ресторанный человек…

За Сержа вступилась Елена Павловна, и разыгралась целая семейная история.

— Вы все ничего не понимаете! — кричал взбешенный Авдей Семеныч. — Вы все — дармоеды и нахлебники. У нас ни у кого живого места нет, и поэтому свежий настоящий человек производит впечатление какого-то монстра.

Конечно, Авдею Семенычу за свою выходку пришлось просить потом прощения у Елены Павловны. Впрочем, она поняла, что нужно держать себя с сибирским другом детства вежливее, и сделала детям строгий выговор. Между прочим, она открыла, что муж потихоньку бывает у Окатова и тщательно это скрывает. Задето было женское любопытство. О чем они могли говорить и что могло их связывать? Видимо, Авдей Семеныч чем-то тревожился.

— Отчего твой друг перестал бывать у нас? — спрашивала Елена Павловна мужа. — Может быть, он чем-нибудь обиделся?..

— Нет… гм… Зачем ему у нас бывать?

— Мне кажется, что мы его принимали как следует и я делала все, чтобы он чувствовал себя у нас, как дома.

Авдей Семеныч засмеялся, что с ним случалось очень редко.

— Зачем ему у нас бывать, Леля? Это вольный человек, из совершенно другого мира… У него свои интересы, свои понятия и взгляды. Ты думаешь, он не понял, как его вышучивали наши милые молодые люди? Очень даже понял, хотя и не говорил ничего мне. Я знаю только одно, что он жалеет меня…

— Он?.. тебя?!. Этот… этот…

— Не договаривай, пожалуйста… Он для тебя «этот», а для меня… гм… Нет, ты не поймешь меня, Леля. Мы будем говорить на двух разных языках.

— Он смеет тебя жалеть?!.

— Представь себе, что смеет, потому что он прав… Да, прав… Разве это жизнь, как мы живем? Разве мы с тобой живые люди?

— Благодарю вас, Аздей Семеныч…

Елена Павловна даже прослезилась и демонстративно ушла в свою комнату.

Окатов прожил в Петербурге около двух недель и как-то вдруг собрался домой. Он приехал прощаться в воскресенье утром, а не к обеду, как делал раньше. Аздей Семеныч понял, что старик догадался, как петербургские хозяйки не любят кормить лишнего человека.

— Да, брат, уезжаю, — говорил он, тяжело расхаживая по кабинету Авдея Семеныча. — Будет, всего насмотрелся. Пора домой…

— Да ведь ты хотел прожить здесь целый месяц? — уговаривал его Авдей Семеныч немного фальшивым тоном.

— Хотел и передумал…

Известие об отъезде сибирского друга детства так тронуло Елену Павловну, что она назначила даже завтрак на целых полчаса раньше. Это мог оценить только один Авдей Семеныч.

— Что же вы так рано нас оставляете, Прохор Козьмич? — говорила она с деланным участием. — Наш весенний сезон только что открывается… Посмотрели бы на наши острова, съездили бы в Павловск на музыку или на Иматру… Загородные сады начинают открываться… Серж говорит, что будет хорошая оперетка…

— Нет, это нам не рука-с, сударыня, — довольно грубо ответил Окатов. — Пора в свою берлогу…

Улыбнувшись, он прибавил:

— Стар я стал и ничего вашего не понимаю… Вот хоть у вас: сидим за столом, полный порядок, а ежели разобрать, так все у вас какое-то игрушечное — не графин, а графинчик, не рюмка, а рюмочка, не чашка, а чашечка… Да и люди мне кажутся тоже как будто не настоящими, а так, как берут вещи на подержание. Взять и Авдея Семеныча — совсем он отстал от своего-то родного и даже разговора нашего сибирского не понимает.

— Ну, это ты уж напрасно, — обиделся Авдей Семеныч.

— А вот и не понимаешь! — спорил Окатов. — Вот переведи-ка на свой питерский язык: лонись мы с братаном сундулей тенигусом хлыном хлыняли… Ха-ха!..

— Да, пожалуй, и не понимаю, — согласился Авдей Семеныч. — Мудрено что-то…

— А дело очень просто: недавно мы с двоюродным братом вдвоем ехали на лошади в гору…

Сибирский язык произвел впечатление, и все громко смеялись, а громче всех сам Окатов.

— Это какой-то сибирский волапюк, — заметил презрительно Павлик.

— Что же, и за границей есть местные говоры, — объяснил Авдей Семеныч. — Прованс и Вандея, Бавария и Мекленбург почти не понимают друг друга.

Авдей Семеныч никогда ничего не пил, а тут назло жене выпил красного вина и несколько рюмок сибирской облепихи. Милочка не могла на него смотреть без улыбки. Какой папа смешной — весь покраснел, глаза сделались мутными, язык начал заплетаться. Окатов, кончив графинчик водки, хлопнул его по плечу и неожиданно заявил:

— А вот что, Авдей Семеныч, смотрю я на тебя и думаю: эх, хорошо было бы, ежели взяли бы мы с тобой и махнули в Сибирь… а?..

— Я и сам то же думаю, — еще неожиданнее согласился Авдей Семеныч и даже стукнул кулаком по столу. — Да, едем… Довольно!.. Ах, как я устал, весь устал!..

— У нас, брат, отдохнешь… Поля, лес, реки — все, чего душа просит. Другим человеком будешь…

— Вот-вот… И я то же думаю. Завтра же едем… Даю тебе честное слово. Возьму отпуск сначала, а потом переведусь на службу в Сибирь. Слава богу, земля не клином сошлась…

— В Сибири место всем найдется, — поддерживал Окатов. — Люди нужны… Хорошо у нас. Свет увидишь, по крайней мере, живых людей…

Авдей Семеныч вскочил и нервно заходил по столовой. Елена Павловна молча глядела в свою тарелку. Молодые люди переглядывались, едва сдерживая смех. Ах, какой смешной паоа… Наконец Елена Павловна не выдержала и спросила:

— А как же я, Авдей Семеныч? Ты говоришь все время только об одном себе…

— Ты?..

Авдей Семеныч вдруг захохотал.

— Ты? Я тебя совсем не знаю… Да, не знаю. Ты для меня совсем чужой человек…

Расходившегося Авдея Семеныча едва увели спать. Он что-то такое громко говорил, размахивал руками и старался вырваться. Когда дверь кабинета заперли, оттуда долго еще слышался его охрипший голос:

— Да дайте же мне быть человеком хоть раз в жизни!.. Оставьте меня!..

Авдей Семеныч проспал мертвым сном до одиннадцати часов вечера и проснулся с страшной головной болью. В доме было тихо. Он вышел в гостиную — там никого не было, в столовой — тоже. Авдей Семеныч послал горничную за сельтерской водой и вернулся к себе в кабинет. Елена Павловна заперлась у себя в спальне, и идти к ней было немыслимо.