Анастасия Вербицкая - Иго любви

Теперь Мерлетту не удовлетворяют романы Дюма. Она увлекается Бальзаком и Жорж Санд, конечно, тихонько от матери. Опочинин должен все читать хоть урывками, хоть на сон грядущий, чтобы не отстать от Лучинина и Надежды Васильевны, чтобы на всякий вопрос ее иметь готовый ответ.

И потом Мери так интересно спорить с Нольде! Он не любит Жорж Санд, смеется над Лелией, говорит, что никогда не дал бы своей жене этих безнравственных книг. Зачем Мерлетта читает их?

— Тише, милый Владимир Карлович! Не выдавайте меня… А то я и от вас буду скрываться.

— Нет… нет… Я умею молчать. Но вы должны все поверять мне… Все ваши мысли, желания… все, что волнует вас в этих книгах. Жизнь сурова, Мери. А книга вас обманывает, обещая вам только наслаждения, только героев, только сильные страсти…

— А любовь?

Он берет ее руку и ласково гладит ее.

— Любовь — тоже сурова. Не думайте, что это только радость. Зачастую это — одно самоотречение, долг, обязанности, заботы. Я жалею женщин, которые воспитаются на Жорж Санд, Их ждут тяжелые разочарования. Будьте трезвы, Мерлетта! Будьте бесстрашны и верны своему слову, своему делу!

Мери задумывается.

Нынче она с нетерпением ждет отца из заседания. Как много, работает он теперь! А сил так мало… Вчера с ним был легкий обморок. Он просил никому не говорить, но Мери послала за домашним доктором.

— Покой… покой прежде всего! Вы слишком напрягаете силы, — сказал ему доктор. И лицо его было так серьезно.

Звонок… Наконец!.. Она ждет, вытянув шею, выпрямившись в кресле… Вот зазвучали в зале его шаги… Да его ли?.. Какие странные, неровные…

Мерлетта встает в тревоге, бежит в залу.

Боже мой, как он бледен! Он весь сгорбился. В руке письмо. Руки дрожат. Он читает его, стоя среди зала.

— Папа́!..

— Нет… нет… ничего, прошло… Я испугал тебя?.. Голова закружилась… Дай руку!..

— Письмо? — вдруг вспоминает он с испугом в глазах.

Он уронил его, когда пошатнулся, на одну секунду потеряв сознание.

Мэри поднимает письмо и конверт, далеко отлетевший по зеркальному паркету. В глаза ей кидаются каракули.

— Папа́… что в этом гадком письме?.. Брось его!.. Это оно тебя огорчило?

Но он судорожно комкает конверт и прячет в карман.

Сев в кресло перед столом, он закрывает лицо руками.

Мерлетта стоит пораженная. Плечи губернатора согнулись и трясутся. Такой жалкий затылок… Вот он головой упал на стол, очевидно забыв, что он не один.

— Папа́!.. милый…

Он плачет… Какой ужас!

Мерлетта на коленях перед ним, сама в слезах. Она хватает его за локти. Какой ужас — эти глухие рыдания!..

Плачет мужчина. Ее отец, первый человек в губернии, плачет, как жалкий ребенок…

Вдруг догадка сверкает в ее мозгу.

— Она умерла, папа́? — задыхаясь, спрашивает она и судорожно виснет на его руках, заставляя открыть лицо.

Тут только он видит ее и слышит. О, милая девочка! Ангел-утешитель, который остался ему на старости, — теперь, когда изменило все.

Он обнимает ее головку и прижимает к груди.

— Нет, Мерлетта… Она жива… Но не все ли равно?.. Для меня она уже умерла.

Она вернулась ровно через месяц.

Верочка встретила ее на крыльце, покрытая пуховым платком. Она издали услыхала звон бубенчиков. Как страстно ждала она их каждый день, каждый час все эти три недели!

Она не только бледна. Она кажется прозрачной. Кровь вся прилила к бурно бьющемуся сердцу.

— Ма-мочка! — истерически кричит она, кидаясь навстречу, и углы ее рта кривятся, как у матери.

Надежда Васильевна обхватывает ее и рыдает. Забыта сдержанность. Ах, вздор! Все вздор перед счастьем свидания… Милое бледное личико… худенькие ручки…

Она целует их в неудержимом порыве любви и раскаяния. Как могла она забыть о Вере?.. Хоть на одно мгновение отдалиться от нее душой? Какое безумие овладело ее мозгом?

— Ма-мочка, — лепечет сияющая плачущая Вера.

Она испугана этой лаской, этим взрывом страсти. Но как сблизила, как сроднила их эта минута! Страх идет на убыль. Любовь растет.

— Ну вот и хорошо… Все опять хорошо, — бессознательно твердит Надежда Васильевна, входя в дом, обходя все комнаты, словно она раньше потеряла что-то дорогое и вот опять нашла и успокоилась.

Какаду кричит. Собачки лают и прыгают. Прислуга припала к плечику. «Слава Богу!.. Слава Богу…»

Она ласкает и собачек, и какаду. Она всем привезла подарки… Из всех углов глядит на нее прошлое — милое прошлое, от которого она так бессердечно отреклась за этот месяц… Полно! Она была безумна… Как могла она страдать, уезжая из Казани? Как могла думать, что ей будет скучно здесь?

В три часа приезжает Опочинин, которого, по уговору, немедленно известила Поля. Не только руки его, даже голова трясется, когда он выходит из коляски и звонит.

К счастью, они одни в гостиной.

Она стоит неподвижно среди комнаты и ждет его первых слов. Гордая, ясная, спокойная, без тени смущения.

Неверными шагами, как-то странно качаясь всем туловищем, он подходит, кидает быстрый умоляющий взгляд на это «страшное» в эту минуту для него лицо и, всхлипнув неожиданно, прижимается лицом к ее протянутой руке.

Ни упреков, ни вопросов, ни объяснений… Он все понял. Всему покорился.

Дрогнули ее черты. Растроганно обнимает она его голову, целует в висок.

— Ну, вот… Мы опять вместе, — грустно и ласково говорит она.

Он плачет на ее плече. Со скорбными глазами молча гладит она его по лицу. Ей больно за эти смиренные слезы бессильной страсти. Эти слезы почтенны. Так плачут на похоронах. Да, конечно… Их прошлое уже исчезло. Любовь умерла.

— Садись, голубчик… Как здоровье твое?.. Чаю хочешь? Ну, говори о себе!.. Ты очень… (постарел — читает он в ее глазах) изменился… Устаешь?

— Надя… Надя… — лепечет он, не находя слов, задыхаясь от рыданий.

— Полно… полно… Вот я опять с тобой… Все… (осталось по-прежнему, хочет она сказать, но не решается солгать и утешить.) Нет… Нет… Все кончено.

Но он уже подхватил это коротенькое слово. Притянув ее к себе, он ждет.

Холод и решимость вдруг беспощадно выступают в ее чертах, в резкой линии рта, в ответном взгляде. Одна мысль об его ласке вызывает в ней теперь стыд и брезгливость.

Руки его опускаются.

Как бы не замечая его волнения, она ходит по комнате своим твердым, упругим шагом, без устали говорит о поездке, гастролях, о предстоящем переезде на хутор, о своих планах на лето. Она дает ему успокоиться. Звонит. Велит Поле подать чаю. Посылает за Верой. Лишь бы не быть вдвоем!

Сильный, нервный звонок.

— Лучинин! — вся оживляясь, говорит она, глядя в открытое окно, и не скрывает радости.

Он вносит с собой жизнь, движение, смех, новости. Зорко глянув в глаза Надежды Васильевны, он целует ее руки. На мгновение встретились их взгляды, и ее веки дрогнули, и лицо загорелось.