Анастасия Вербицкая - Иго любви

Впервые из уст Веры в присутствии матери вырвались такие непокорные слова. Но с какой силой и страстью они были сказаны! Надежда Васильевна помолчала мгновение и вышла из комнаты.

О, конечно, она по-прежнему оставалась непререкаемым авторитетом для дочери. И будь эта размолвка по иной причине… Протест Веры на этот раз странно взволновал Надежду Васильевну.

«У Веры доброе сердце. Она лучше нас», — подумала она.

Участь маленького Васи была решена.

Лизавета, эти два дня плакавшая, не осушая глаз, пробралась в спальню своей барыни и кинулась ей в ноги.

Вера подняла Лизавету и поцеловала ее пахнувшую коровьим маслом голову. И тотчас в лице ее мелькнуло отвращение. Она тщательно вытерла губы.

— Раба ваша на всю жисть… За доброту вашу, — всхлипывала Лизавета, — прикажите в землю живой лечь, лягу…

«Трогательно», — подумала Вера. Но коровье масло пахло отвратительно, и в сердце ее уже закрался холодок.

Вера оказалась страстной матерью. Она давно уже изгнала мужа из супружеской спальни, ссылаясь на болезнь и бессонницу. Теперь она перенесла к себе нарядную люльку. Ночью Вера всегда просыпалась за минуту перед тем, как нужно было кормить младенца. Услыхав характерное кряхтенье и чмоканье Сонечки, Вера вставала и будила Лизавету, словно камень спавшую тут же, на полу. Когда Соня засыпала, Вера заставляла Лизавету кормить Васеньку, лежавшего рядом, в корзине. Она следила, чтоб Лизавета не «заспала» своего мальчика. С одинаковой заботливостью мыла она сама обоих младенцев и охотно делилась с Лизаветой пеленками и свивальниками. Эти черты удивляли и умиляли Надежду Васильевну. Вера выходила гулять с кормилицей, следила за ее пищей, заботилась об ее удобствах и покое. Вся жизнь ее теперь, вся душа ее заключалась в четырех стенах этого тесного мирка.

Надежда Васильевна, сама бывшая такой строгой матерью, не позволявшая себе даже лишней ласки из страха потерять престиж, теперь «размякла», по выражению Пелагеи, страстно привязалась к внучке и отчаянно, взапуски с бароном, баловала ее.

Однако у Веры оказалась своя система воспитания, более инстинктивная, чем сознательная, но шедшая глубоко вразрез со взглядами мужа и даже матери. Она глухо, но упорно боролась с влиянием «бабушки». Она начинала критиковать и осуждать, хотя еще пока безмолвно.

На четвертом месяце жизни Соня уже проявляла своеволие и упрямство. Она требовала все красивые безделушки с туалетного стола матери. И к чему бы она ни тянулась ручонками, кормилица и бабушка с умиленными лицами подносили ей все предметы, а Соня совала их в рот. Весь мир она воспринимала ртом. Если сверкавшая на солнце хрустальная вазочка или статуэтка севрского фарфора оказывались невкусными, Соня роняла их на пол. И так переколотила много ценных вещей. Вера возмущалась.

— Ах, Верочка, она же плачет…

— Ну, пусть плачет! Какая от этого беда?

— Я не могу видеть, когда она просит…

— А если, мамочка, она зажженную лампу попросит?

— Глупости говоришь, Вера. Не люблю…

Девочка подрастала, а глупая Лизавета и умная бабушка наперегонки продолжали ее баловать.

«Нельзя!» — твердо говорила молодая мать ребенку. Девочка откидывалась назад, чуть не ломая себе спинку, и начинала неистово кричать. Появлялся барон.

— Ну, дайте ей, что она просит! Почему не дать?

— Неси ее вон! — приказывала Вера кормилице. — Унеси и запри все двери.

Соня стала ползать. Когда Лизавета обедала или стирала, Вера обоих детей брала к себе в гостиную. Они ползали на ковре, она шила себе блузу. Вася был флегматичен, малокровен, сонлив. Соня росла здоровой, буйной, с ярким, уже сейчас выраженным темпераментом.

Каждый день в эти часы в гостиной топилась печь, и девочка каждый день упорно лезла к огню.

Раскрасневшись от сдержанного гнева, Вера шлепала ее и говорила: «Нельзя!..» — «Хочу!..» — выражало все маленькое существо. Девочка закатывала белки и вопила до тех пор, пока не становилась синей. Вбегала Лизавета, хватала ее на руки.

— Опять крики? — спрашивал барон, просовывая голову. — Только собирался соснуть после обеда…

— Она лезет к печке. Ты хочешь, чтоб она сгорела?

— Ну, право, там… не знаю что… Придешь домой, покоя хочется, а тут крики…

— Убери ее, а то убью, — как-то раз сказала Вера Лизавете. Сказала просто, только при этом так побледнела, что перепуганная кормилица подхватила девочку и кинулась к двери.

— Господи Иисусе Христе! И повернется же у вас, барыня, язык на такие слова!

Как-то раз барон играл в карты до рассвета. После обеда он, по обыкновению, лег отдохнуть. Лизавета ушла обедать. Печка топилась. Дети лезли к огню. Васю Вера оттащила от заслонки, и он покорился. Соню пришлось отшлепать. Она вся зашлась от крика.

Барон выскочил, рассерженный не на шутку, что с ним редко случалось. Побледнев, он накинулся на Веру:

— Что это — покоя в доме нет! Почему ты не приглядишь за ними? Какая ты мать после этого?

На другой день, в тот же час, пока Лизавета стирала на кухне, Соня под надзором матери ползала на ковре и, когда печка разгорелась, как всегда, полезла к огню.

Вера не двинулась. Она ждала.

Вот девочка подползла к печке и, удовлетворенно кряхтя и посапывая, схватилась ручонками за горячий край.

Мгновение испуга и, закатив глаза, она упала на ковер.

У Веры все было наготове — примочка, вата, бинты…

Прежде чем перепуганные барон и Лизавета поняли, в чем дело, она уже забинтовала ручки ребенка.

— Как же это ты не доглядела? Где ты была? — накинулся барон на жену.

— Теперь можешь спокойно отдыхать. Больше к огню Соня не полезет.

Лысина барона побагровела. Он развел руками и ушел в кабинет. А Вера улыбалась.

Урок оказался действенным. Маленькие ручки зажили через десять дней, и Соня опять могла ползать. Но теперь она только боязливо косилась на огонь, грозила ему пальчиком и, с отвращением морща носик-пуговку, выразительно шептала: «б-бя!..» Она даже не просила дать ей попробовать зажженную свечу.

— По Спенсеру воспитание, — расхохотался Лучинин, когда Вера рассказала ему про этот случай.

— А муж меня чуть не за чудовище теперь считает.

— Вот вам наша прынцесса когда сказалась! — торжественно изрекла Пелагея, выслушав рассказ Лизаветы.

— Что ж?.. Умно, — возразила Надежда Васильевна. — Молодец Вера! У меня духа не хватило бы на это…

— Чуть не сожгла дочку…

— Врешь, глупая!.. Соня могла десять раз сгореть, отлучись Вера хоть на минуту. Теперь-то и нечего бояться…

— А шлепает-то как девчонку! Ужасти!.. Вы, небось, свою пальцем не тронули ни ввек?

— Нашла с кем сравнить! Разве мою Верочку можно было наказывать, когда она не только слов, взгляда слушалась?