Исаак Бабель - Воспоминания о Бабеле

Письмо это было отправлено из Москвы 25 июля 1937 года. Как выяснялось из дальнейшей переписки, жилец, занимавший флигелек, затеял большой ремонт квартиры, в которую собирался переехать, и освободить флигель не торопился. Моя мама делала все, что было в ее силах, чтобы ускорить его отъезд, прибегая даже к наивным хитростям. "Действую на его самолюбие", - сообщала она.

Бабель продолжал регулярно ей писать.

"Уединился для работы на подмосковной даче, - писал он в мае 1938 года. - По ночам здесь надо укрываться ватным одеялом, днем топить все печи... Вот так климат, - поэтому нет ничего понятней, чем мечты об Одессе. Дел у меня, впрочем, здесь множество, когда освобожусь, не знаю, о приезде своем предупрежу Вас заблаговременно. Меня согревает одна только перспектива очутиться на Ближних Мельницах... У меня все по-старому работа для души, работа для "тела" и, увы, мало веселья... До свидания. Жму Вашу руку. Искренне преданный И. Бабель".

Из других писем видно, что мечта об Одессе и Ближних Мельницах не оставляла его ни на один день.

"Жилец я буду удобный хотя бы тем, что в Одессе смогу жить всего только несколько месяцев в году, - сообщал он, но тут же добавлял тревожно: - Но не явится этот плюс минусом, не может ли кто-нибудь возразить против такого неполного, что ли, использования жилплощади?"

И вот наконец из Одессы в Москву пришло желанное сообщение. Черновик маминого письма лежит сейчас передо мной.

"Срок освобождения флигелька между 15 мая и 1 июня. Скорее первое, писала она. - Внутри флигель в полном порядке. Сливы, черешни и вишни возле него прекрасно цветут, и Вы летом будете кушать фрукты прямо с дерева... Дети мои со мной это лето не живут, так что и время и материнские заботы, не использованные ими, могут быть обращены на Вас. У меня будет жить сестра, которая будет мне в этом помогать. Надоедать мы Вам не будем, а кормить фаршированными перчиками и прочим - сможем. Вот такие дела".

В ответ на это письмо из Москвы на Ближние Мельницы, полетела телеграмма:

"Счастлив возможности быть вашим соседом ближайшие дни напишем с Таней подробно сердечный привет. Бабель".

Вслед за телеграммой от него пришло в Одессу большое письмо, написанное в Переделкине 21 июня 1938 года:

"Занимаюсь несвоевременными делами. Литфонд предоставил мне домик в загородном поселке писателей, и я приготовляю его для зимнего жилья. Затем - ликвидация на несколько месяцев московских дел, чтобы можно было поехать в Одессу; ликвидация сложная и займет, вероятно, еще целый месяц. О приезде своем я уведомлю Вас заблаговременно. Сей числящийся за мной флигелек очень поднял мой дух; Достоевский говорил когда-то: "Всякий человек должен иметь место, куда бы он мог уйти", - и от сознания, что такое место у меня появилось, я чувствую себя много уверенней на этой, как известно, вращающейся земле. Что касается потребностей, то они простейшие и элементарнейшие: стол, кровать или диван, шкапик и два-три стула. Единственное, пожалуй, не элементарное, - это потребность в темной занавеске, чтобы солнце не будило слишком рано... Я написал о занавеске и подумал, что на Ближних Мельницах очень могут быть ставни, и забота о занавеске может быть лишняя...

Я уже недели две за городом... Смотрю, как здесь медленно, чахло, поздно распускается растительность, как трудно выходят цветочки под сумрачным небом без солнца (только вот дождь, зарядил на десять дней!) и не могу не думать о Ближних Мельницах.

Очень прошу Вас кланяться от меня всем чадам и домочадцам.

Искренне Вам преданный И. Бабель".

Это было его последнее письмо.

Поселиться на Ближних Мельницах ему не пришлось, и ни разу не разбудило его во флигельке ранним утром солнце - судьба сложилась иначе.

Бывая в Одессе, я приезжаю иногда на Ближние Мельницы и смотрю через забор на дом, где прошло детство и где жила и умерла моя мать. За домом, в густой зелени старых черешен и слив, краснеет крытая черепицей крыша "заветного" флигелька.

Часто смотреть на дом своего детства я не в силах. Могу только повторить сказанные Бабелем слова: "Я так люблю этот дом, что не позволяю себе приходить к нему каждый день..."

Прошло много лет. И вот однажды мне позвонила Антонина Николаевна, вдова Бабеля, и сообщила, что из Парижа приехала Наташа, дочь Исаака Эммануиловича от первой жены.

- Сестры только сейчас впервые познакомились, - сказала Антонина Николаевна. - Я думаю, вам будет интересно увидеть Лиду и Наташу вместе...

Дочь Бабеля Лиду я знала, помнила ее еще девочкой. В пору первой встречи сестер Лида уже закончила Московский архитектурный институт.

Наташа родилась и выросла в Париже, а работала тогда преподавателем в Сорбонне. От Антонины Николаевны я узнала, что Наташа приехала в качестве переводчицы на французскую выставку: работа эта привлекла ее возможностью побывать в Москве и познакомиться с сестрой.

И вот осенним вечером я оказалась у небольшого двухэтажного, похожего на коттедж дома в Николо-Воробинском переулке, где когда-то бывала так часто. В комнате Антонины Николаевны уже собрались несколько близких друзей Бабеля, с ними сидела Лида. И снова я поразилась ее необыкновенному сходству с отцом.

Это сходство не казалось прямым "отпечатком с оригинала", как иногда бывает, а волшебно таилось в прелестном и нежном девичьем лице, поминутно вспыхивая в улыбке, в повороте головы, в походке, движеньях, жесте... Отца Лида потеряла, когда была маленьким ребенком, и, конечно, не знала и не могла помнить его привычек. Но, как рассказала мне Антонина Николаевна, в первом же классе школы Лида, садясь за парту, подкладывала под себя правую ногу точно так же, как это делал отец, и, несмотря на замечания учительницы, так и не избавилась от этой привычки...

По характеру же Лида, как мне казалось, походила на мать: мягкость, спокойствие взгляда, сдержанность - все напоминало в ней Антонину Николаевну.

Собравшись в небольшой комнате, мы оживленно разговаривали, - многие из нас давно не видели друг друга. Наташи еще не было: она задержалась на выставке.

Наконец внизу раздался звонок, и я услышала звучный и сильный женский голос, по лестничным ступеням быстро застучали высокие каблуки... Наташа поднималась по лестнице. Сердце мое замерло от волнения: я никогда не видела старшей дочери Бабеля и знала ее только по его рассказам.

Открылась дверь, Наташа вошла.

Высокая, статная, с пышными, рассыпающимися каштановыми волосами, она вошла в комнату быстро, окинув всех присутствующих веселым и внимательным взглядом. Рукава платья, с элегантной небрежностью подтянутые вверх, открывали длинные сильные руки, румяные губы улыбались, женственные плечи были откинуты назад...

Ни одна ее внешняя черта не напоминала отца. Это была вылитая мать Евгения Борисовна в молодые годы.