Вячеслав Подкольский - Граммофон

— В трактир! Да выдумки твои чего стоят! — перебил его Кузьмич. — Ты думаешь я не знаю, как ты фотографические аппараты покупал, да шарманки, которые развинчивал да чинил?..

— Вот теперь у нас «праздничные» подходят. Сейчас мы считали… — заглушая всех, обратился к Костерину подвыпивший Крылов. — Если на мою долю придётся тридцать целковых, так от них у меня копейки расколотой не останется: все кредиторы разберут! Вот у меня какой праздник! И осталось мне одно только — пить! Есть что ли там чего в бутылке-то? Налейте-ка, братцы!

— А я вот что придумал… — понизив голос и покашиваясь на Кузьмича, таинственно заявил Костерин, страстный любитель всевозможных новейших изобретений, особенно по музыкальной части.

При этом он вытащил из кармана печатное объявление и продолжал:

— На днях мне в одной газете попалось. Слушайте: «Новость! Граммофон восемнадцать рублей. Пьесы по два рубля»!

Все со вниманием ожидали, что скажет Костерин дальше.

— И вот, — медленно продолжал он, — как я «праздничные» получу, так и выпишу этот самый граммофон, а потом каждый месяц буду посылать по два рубля и получать новую пьесу.

Так как никто не решился ничего возразить, Костерин, воодушевившись, стал пояснять, что такая за штука граммофон.

— Это, видите ли, братцы, такая музыкальная машина… Такая труба и такой валик приставляется… И только рукой верти, а сам ты сидишь и слышишь, как будто, вот, перед тобой поёт знаменитый певец Фигнер, или другой какой, или оркестр играет… Ну, понимаете, вроде фонографа, только ещё лучше!..

— Это хорошо, очень хорошо, особенно, если «во-о лузях»… — запел было и начал притопывать ногами с блаженной улыбкой на лице окончательно опьяневший рыженький почтальон.

— Тише, брось! — остановили его товарищи.

Мрачный Кузьмич привстал со своего места и, хлопнув себя по ляжкам, с каким-то хрипом произнёс:

— Ну-у! Прежде бывали дураки, но средней руки, а теперь, гляжу, пошли дураки большой руки! У него жена на сносях, того и гляди родит, а ему дурацкую машину покупать надо! Какой тебе ещё там граммофон выписывать? От своего собственного не будешь знать куда деться!

— Ха-ха-ха! Что верно, то верно! — рассмеялись товарищи.

Подбодрённый этим смехом, Кузьмич ещё с большей горячностью накинулся на молодого, неопытного товарища.

— Да подумал ли ты, садовая голова, «праздничные»-то тебе на родины да на крестины понадобятся? Ты думаешь, мало вся эта процедура-то будет стоить?

— Ведь не скоро ещё, дяденька, она родит-то… — старался оправдаться несколько сконфуженный легкомысленный молодожён. — Нюша-то к одной бабке тут знакомой ходила, советовалась с ней, так та ей сказала, что ждать надо никак не ранее февраля… Эва ещё сколько! Да притом мы с Нюшей так порешили: как дело будет подходит к концу, так я свезу её в родильный приют, чтобы хлопот лишних не было дома…

— Не-ет, ты всё-таки эту самую машину купи! — поддержал Костерина подвыпивший Крылов, вставая из-за стола и нетвёрдыми шагами направляясь к кровати.

Долго ещё продолжались препирательства молодых почтальонов с Кузьмичом. Конец положил им вернувшийся в «холостую» Алабама. Вошёл он трясясь от смеха.

— Ну, и потеха же была, братцы! — воскликнул он, грузно опускаясь на стул. — Напрасно не пошли посмотреть, много потеряли! Та кричит, другая визжит, слова не дают сказать старшо́му. Слушал он, слушал и, наконец, положил резолюцию: коли не прекратят скандала, — никто не смей готовить, и уголья в печке саморучно водой залить хотел! Ах, да, брат, я и забыл тебе сказать: тебя зачем-то домой звали! — вспомнив, обратился Алабама к Костерину.

— Сейчас иду. Прощайте, господа!

Костерин пожал товарищам руки и отправился в своё помещение.

Не прошло и четверти часа, как он опять вернулся в «холостую» комнату бледный, растерянный. Кузьмич уже улёгся в постель, другие товарищи тоже собирались последовать его примеру.

— Ты что опять? — обратился к нему один из них.

— Беда, братцы: жена, никак, родить хочет! — ответил он испуганным шёпотом. — Охает, стонет… Не знаю, что и делать!

Кузьмич при этом известии приподнялся на локоть и сердито пробурчал:

— Так ты сюда-то зачем пришёл? За повитухой надо бежать. Уж эти бабы всегда так: как ночь, так им и родить приспичит!..

— Уж Дарья Ивановна к знакомой-то нашей бабке бегала… Говорят, на фабрику уехала!..

— Ведь ты говорил в родильный отвезёшь?

— Да не едет, говорит, лучше здесь умру!.. Встаньте хоть вы, дяденька Кузьмич! — плаксиво взмолился к нему Костерин.

— Что я повитуха, что ли тебе? Ведь ты хотел граммофон покупать? — продолжал ворчать Кузьмич, однако, вылез из под одеяла и оделся.

— Говорят тебе за акушеркой надо бежать! Что ты тут толчёшься, как слепая в бане? — строго прикрикнул он.

— Куда же, дяденька? Я ни одной не знаю!.. — окончательно растерялся Костерин.

— В моём участке, третий дом от почты, за углом, живёт акушерка-немка, только она важная, дёшево не возьмёт! — раздался сонный голос с одной из кроватей.

— Слышишь: за углом третий дом? Плетюхина это дом, низменный такой… Ну, и беги! — скомандовал Кузьмич. — Для скорости надень моё пальто и шапку… А у жены-то есть кто-нибудь?

— Есть, есть, дяденька, Дарья Ивановна с ней там. Так уж вы, пожалуйста, зайдите предупредить, что я за акушеркой побежал! — ответил Костерин и, надев пальто Кузьмича, которое ему оказалось до пят и огромную фуражку, побежал, путаясь ногами в длинных полах, что возбудило неудержимый смех ещё не заснувших товарищей.

— Что вы зубоскалите? — прикрикнул на них Кузьмич. — Тут, можно сказать, великое дело у человека совершается, а они его на смех!

Пробегая коридором мимо своей комнаты, Костерин на минуту остановился, но, услышав отчаянные стоны жены, опрометью кинулся дальше, придерживая руками полы чужого пальто.

Минут через пять он уже звонил у подъезда небольшого деревянного домика, где висела вывеска: «Акушерка М. О. Кунце». Отпершая дверь служанка проводила его через сени в маленькую переднюю, заставленную множеством сундуков и корзинок, прикрытых ковриками, и пошла докладывать хозяйке, уводя с собою трёх жирных мопсов, которые всё время злобно рычали на незнакомого человека. Вскоре торжественно появилась madame Кунце, полная, довольно красивая женщина лет сорока.

— Ви што? — лаконически обратилась она к пришедшему.

— Будьте добры пойти к нам, жена разрешается от бремени… — начал он заранее придуманную дорогой речь.

— Родит? — перебила его акушерка и топнула ногой на зарычавшую собачью свиту. — Сколько ребёнков?

— Не знаю-с, не родила ещё, а только кричит…

— Я спрашивай, которий рас она родит?

— Первый, первый, ещё года нет, как женаты.