Вячеслав Подкольский - За помощью

— Не опоздай, как бы Симонов-то не уехал без тебя.

— Ничего! — вяло произнёс он и, взяв у жены занятые ею у отца тридцать копеек, поцеловал её и сонных девочек, сказав. — К вечеру пожалуй, вернусь…

Власов пошёл тихо, как будто раздумывая, не вернуться ли ему назад. Город только что просыпался. Из домовых труб ленивыми струями поднимался дым. В воздухе чувствовался утренний морозец, задёрнувший тонким ледком образовавшиеся накануне ручейки и лужицы. С карнизов крыш и водосточных труб свешивались ледяные сосульки. Лениво тянулись нищие к церковным папертям. Поравнявшись со зданием гимназии, Власов увидел весёлую, оживлённую кучку гимназистов в длинных серых, сшитых на рост, шинелях, с ранцами на спинах и в синих фуражках, надетых до самых ушей. Из-под козырьков фуражек выглядывали их оживлённые розовые мордочки с плутоватыми глазёнками. Мальчуганы шумели, недовольные тем, что сторож долго не отпирает дверей. Власов приостановился и залюбовался ими. Ему завидно было их беззаботности и их ясному, чистому детскому веселью. Наконец, высокий, усатый как кот сторож отпер дверь и, увидев, кто звонил, сердито проворчал:

— Пропасти на вас нет! Чего вы спозаранку-то шляетесь?

Но мальчуганы не слушали и шумной гурьбой ввалили в дверь.

С их исчезновением, словно погас последний луч всеоживляющего солнца, и в душе Власова опять вдруг сделалось скучно, серо и безнадёжно. Он зашагал дальше и думал:

— Зачем я вчера налгал о месте на фабрике и о встрече с Симоновым? Зачем я затеял это богомолье в монастырь? Молиться я не могу, — ведь я давно во всём изверился.

Пройдя машинально площадь и проулок, где тянулась решётка сада при губернаторском доме, Власов очутился на берегу Волги.

Она растянулась перед его взором синевато-серой лентой, с почерневшими поперёк зимними дорогами, усаженными вехами-ёлочками, согнувшимися и кое-где попадавшими, в предчувствии близкого путешествия на льдинах и верной гибели в волжской пучине. Машинально сошёл Власов с берега к реке, по которой, как движущиеся точки, виднелись только редкие пешеходы, так как ввиду вскрытия Волги проезжий путь уже был закрыт по ней. Какой-то ледащий мужичонка на санях горячо доказывал речному стражнику о необходимости разрешить ему проезд через Волгу, так как ему надо было домой, а лошадь с санями он не мог оставить на произвол судьбы в городе. Мужичонка божился и клялся, что санки его и пуда не весят, и в доказательство хватал их руками и приподнимал на воздух. Стражнику наконец наскучили пререкания, и он, махнув рукой, обратился к мужичонке:

— Коли жизни не жалеешь, так, чёрт с тобой, переезжай, давай только мне пятачок за разрешение!

Мужичонка с радостью развязал кошель и, уплатив требуемую контрибуцию, хлестнул лошадь, которая сразу пустилась вскачь.

— Тише, тише, оглашённый, тут полынья! — крикнул было ему вдогонку стражник, но мужик, конечно, не слышал и продолжал нахлёстывать лошадь.

Власов пошёл по реке вслед за мужичонкой, не упуская его из виду. Пройдя Волгу, он увидел, что тот, остановив лошадь и повернувшись лицом к соборной колокольне, крестился, радуясь благополучному переезду. Когда мужичонка поехал дальше, Власов последовал за ним.

— Может, по дороге? Садись, — подвезём! — предложил тот свои услуги.

— А ты куда едешь?

— Да вот в Смоленское.

— А-а, это мне по дороге, я в Глушицкий монастырь иду, — сказал Власов и подсел к мужику на сани.

Дорогу до Смоленского за беседой со спутником он почти не заметил, а оттуда полторы версты до монастыря опять побрёл пешком.

«Да, давно я не молился», — думал Власов, завидев блеснувшие за зелёной кедровой рощею, принадлежавшей монастырю, церковные кресты и купола.

Утренний иней рассеялся, и яркое вешнее солнце взошло над монастырём и озарило его главы. Власов остановился и долго любовался открывшейся перед ним картиной шири и белизны окрестности, прислушиваясь к какой-то особенной, таинственной тишине.

— Как хорошо здесь! — невольно вырвалось у него.

В церкви заблаговестили к поздней обедне. Звон медленно спускался с колокольни и расползался по равнине. Достигнув противоположного берега, где раскинулась большая деревня, и не найдя там желающих перейти опасную Волгу, он вернулся назад и наполнил собою место около монастыря, где стоял одинокий богомолец-Власов, который заторопился, чтобы не опоздать, и скоро дошёл до монастыря.

Отстояв обедню и пообедав в общей трапезной, он вышел из монастырских ворот и оглянулся кругом.

— Э-эх, не ушёл бы отсюда! — проговорил он вслух. — Какая странная тишь!.. Как будто всё здесь прислушивается к чему-то и ожидает чего-то… Но что это за звук? Уж не Волга ли трогается? Нет, это вода ворчит подо льдом… Как хорошо здесь молиться! Давно я так не молился… Здесь невольно воскресла прежняя вера, и так легко, так хорошо стало на душе.

Власов шёл не спеша, но бодро, наэкзальтированный строгой, благолепной монастырской службою и красотою окружающей природы. Жизнь уже не казалась ему теперь такою тяжёлой, мрачной, и в глазах его светилось какое-то умиление. По временам он иногда останавливался, озирался кругом и полной грудью вдыхал в себя благодатный весенний воздух. Но первая же попавшаяся по пути деревня, а затем село Смоленское своими грязными избами и дорогами, — этими признаками простого, «житейского», — стали выводить его из возвышенного настроения и напоминать о горькой действительности. Приближаясь к предместью города, Власов начал подумывать о предстоявшей опасности перехода через Волгу. Ему закрались в голову мысли, от которых он никак не мог отделаться: зачем он затеял это богомолье? Зачем истратил взятые деньги на свечи в церкви и зачем должен подвергать свою жизнь опасности? Не лучше ли бы было выпить на эти тридцать копеек водки и хоть немного забыться?

— Подвергать опасности жизнь! — с усмешкой повторил про себя Власов. — А зачем она эта жизнь-то? Кому она нужна? Вот пустяки-то!

Когда он дошёл до берега городского предместья, то сразу заметил, что дорога через Волгу, по которой он шёл сюда, подвинулась, и на ней уже не было ни одной движущейся точки, какими казались с берега пешеходы.

— Тронуться ещё не тронулась, а подалась заметно. Дело плохо! — решил Власов, озираясь на Волгу и пристально всматриваясь, не мелькнёт ли по дороге бесстрашный пешеход, чтобы своим примером придать ему бодрости.

Не дождавшись никого, Власов выбрал самую меньшую полынью, чтобы удобнее прыгнуть на лёд и, оглянувшись в ту сторону, где остался монастырь, очутился на льду. Он пошёл быстро, с замиравшим сердцем, пугливо оглядываясь по сторонам. Дороге через Волгу, ему казалось, не будет конца. В душе его кроме страха за свою жизнь ничего не было.