Федор Решетников - Яшка

Впрочем, был у Яшки приятель, тринадцатилетний мальчик Петька, из соседней лавочки, и вот почему Яшка любил больше стоять у двери.

Выйдет Яшка к двери, посмотрит направо — Петька стоит у двери. А Петька был шустрый рябой мальчишка. Он постоянно огрызался с своим хозяином и раньше этого перебывал уже у нескольких хозяев.

— Яшка, гляди, ястреб! — скажет Петька.

Яшка глядит кверху и по сторонам. Петька бросит в Яшку камешек или комок снегу.

— Яшка, иди сюда!

— Нельзя.

— А ты возьми да и иди. Ты уйди от него, убеги,

— Врешь?!

— Ей-богу! Убежишь — другого возьмет. Украдь.

— Боюсь.

Хозяева позовут мальчишек, а у Яшки голова точно не на своем месте. Он думает: «Погоди ж ты, украду — и убегу».

И Яшка хотел убежать, хотел украсть что-нибудь, но не знал, что бы ему такое украсть. Ему хотелось украсть полушубок у хозяина, только тот был очень тяжел.

Все приготовлялись к пасхе. Торгаши были злее обыкновенного. В субботу у Маслова шла стряпня, пахло хорошо, как никогда до того Яшка не слыхал. Все пошли к заутрене, а Яшку оставили дома. Немного погодя пришел Петька, разломал замок, и вот с ним-то Яшка забрал кое-какие печения со стола, завернул их в салфетку, разлил по полу водку, оделся и ушел из дому.

Беспрепятственно они влезли в дровяной двор под ворота и забились между двух поленниц. Там они покушали и заснули. Перед рассветом Петька убежал с вещами и потом не являлся целый день.

Между тем в квартиру Маслова забрались воры и утащили немало добра.

Начали разыскивать Яшку, — Яшки нет нигде; Петька струсил и пошел в дровяной двор, но его, когда он пошел назад, увидал сторож двора и стал ругать, зачем, он шляется; однако Петька убежал, а у сторожа закралось подозрение, не спрятал ли чего этот мальчишка, и явилась мысль: если он что спрятал, то я немножко разживусь.

Сторож отыскал только Яшку. Он знал Яшку, потому что тот мимо дровяного двора ходил с Масловым на толкучку.

— А, соколик! тебя давно уж ищут. Говори, где краденое? — напал на Яшку сторож.

— Петька съел.

— Нет, не съел, а ты говори, где спрятал.

— Я не воровал.

— Ну, хорошо. Так иди же к Маслову.

— Пусти, ради Христа.

— А-а? боишься. Послушай, мальчишка, я тебя пущу, только ты скажи: где ты со своим приятелем вещи спрятал?

— Ей-богу же, я не воровал.

И сторож свел Яшку к Маслову, а Маслов в полицию.

Но в полиции только наказали Яшку и Петьку розгами, а потом выпустили; хозяева обоих приятелей прогнали от себя.

— Не тужи, Яшка, мы найдем себе новых хозяев, — утешал Яшку Петька.

Петька повел Яшку на толкучку, но там, как только увидали воров, все торгаши, как стая собак, накинулись на них, и много они получили себе в спины калачей.

— Это все ты! — говорил Яшке Петька.

— Нет ты! Ты меня учил, — говорил Яшка.

— Пойдем воровать.

И приятели целый день ходили по городу, а к вечеру Петька убежал от Яшки.

Яшка еще побродил по улицам, зашел в одну лавочку, попросил Христа ради.

— Нет, што ли, родителев-то? — спросил лавочник Яшку, когда тот после отказа лавочника стал хныкать

— Нет.

— Где же ты жил?

— У Маслова… на толкучке торгует… убежал,

— Ну, малец, уходи… Ты, должно, вор.

— Дяденька… хоть в полицию отправь.

— Иди, иди… Уж не стащил ли чего?

Лавочник осмотрел Яшку, дал ему ломтик хлеба и выпроводил вон из лавки, чувствительно толкнув его в шею.

Когда лавочник выталкивал из лавки Яшку, по панели шла пожилая женщина с корзиною на голове.

— Што, Данило Ульяныч, вора поймал? — спросила она лавочника, остановясь.

— Да много их тут шатается. Кто его знает: просит милостинку, а, может, и вор.

— Так. Экой махонькой… — проговорила, женщина и сняла с головы корзинку. В корзинке оказались яблоки и лимоны.

— Тетушка, возьми меня…

— Ишь ты!.. Ну, брат, и выдумал же ты. Иди туда, откуда пришел…

— Матери у меня нету, в тюрьму взяли.

Это заставило остановиться и лавочника и женщину.

— Ишь ты! Значит, известного поля ягода, — сказал лавочник, улыбаясь.

— А кто твоя мать была? — спросила женщина.

— Нищая.

— Ах, она… И украла?.. Вот и подавай после этого… — сказал лавочник; а потом прибавил: — Да и тебя, брат, видно, тоже надо туда спровадить, недаром ты давеча в полицию просился.

— Виноват я, што ли, — огрызался Яшка, — когда у матери всего было три пальца?

Лавочник захохотал, а женщина спросила:

— Три, говоришь?

— Три. На этой… — И Яшка показал на левую руку.

— А как твою мать звали?

— Матрена.

— Матрена? Как не знать Матрены: я ей часто подавала. Только я тебя что-то не видала у нее.

— Тетушка, возьми меня, — заплакал Яшка.

— Возьми, коли знаешь его мать, — сказал лавочник.

— Кто его знает. Я у нее не видала мальчишки. Впрочем, завтра я справлюсь. Ну, мальчишка, иди.

Хозяйка, у которой жила на квартире эта торговка, стала гнать ее и мальчишку, но та показала на Яшку, который трясся от холода. Хозяйка согласилась оставить мальчишку только до утра.

Утром эта женщина справилась на паперти одной церкви и узнала, что действительно у трехпалой Матрены был этот мальчишка, что он редко стоял с нею рядом, а больше где-нибудь бегал, и что Матрена теперь сидит в тюрьме по обвинению в краже, что, говорят, на нее свалили ночлежники, которых будто бы уже выпустили.

— Ты, что ли, себе на воспитание его берешь? — спросили нищие торговку.

— Куда мне его. Я сама-то живу в угле.

— Надо его пристроить куда-нибудь, а то избалуется. Пропащий человек будет.

— Уж я пристрою.

Эта торговка имела несколько постоянных покупателей. Вот к одному из них, немцу, она и пошла с Яшкой. Дорогой она учила Яшку так:

— Ты, смотри, помни, што зовут меня Настасьей, тетушкой Настасьей Ивановной. Если будут тебя спрашивать: где мать? — ты говори: в больнице. Ты говори: вот меня тетушке Настасье Ивановне мамонька препоручила. Делай, говорила, с ним что хочешь, а главное — хорошим людям отдай.

Яшка молчал. Ему все равно было, куда бы ни попасть, лишь бы не идти в мороз.

Подошли к большому четырехэтажному с подвалами дому, на котором было много вывесок.

— А как меня зовут? — спросила вдруг женщина Яшку.

— Не знаю.

— Какой ты глупый. Тетушка, мол, Настасья Ивановна. А тебя как?

— Еким?

— Яшка!

— Ну, Яшка Петров, — и все тут.

И они вошли в квартиру немца, помещавшуюся в подвале со сводами.

В большой комнате, на скамейках около двух стен и двух окон, сидело в разных позах мальчиков восемь и, нагнувшись, что-то шили, заштопывая иголками сукно или коленкор на тиковых штанах, надетых на них; кроме штанов, на них были синие пестрядинные рубашки, сшитые на немецкий манер. На небольшом полукруглом столе, покрытом черным сукном, стояла жестяная кружка с водой, ножницы и кусок мелу.