Надежда Лухманова - Клетка

— Так можно упасть! Ведь одно неловкое движение, и стул подвернётся.

При звуках этого голоса сердце девушки забилось; она так быстро обернулась к говорившему и затем соскочила, что действительно стул полетел бы, если бы его не держала сильная рука. Её почти испуганные глаза встретились с серьёзными, тёмными глазами. Улыбающиеся, крупные губы, усы и курчавые бакенбарды, переходившие в такую же небольшую, круглую бородку были ей незнакомы, а, между тем, её охватило какое-то странное чувство чего-то виданного, слышанного.

— Лина… Вот видите, как я помню ваше имя, но по батюшке не знаю, тогда не пришло в голову спросить. Freulin или Frau Лина?

— Freulin… — едва прошептала вспыхнувшая девушка.

— Freulin?! Не ожидал! Я был убеждён, что или совсем не найду вас, что батюшка ваш разбогател и по обычаю всех иностранцев уже уехал с семьёй nach Faterland, или… вы давно замужем и уже своим деткам рассказываете интересные истории о птицах и рыбах… Что? Начинаете вспоминать, кто стоит перед вами? Нет? Ну, я буду говорить дальше, вы непременно сами должны меня вспомнить. Приехал я месяца два тому назад в Петербург и решил во что бы то ни стало отыскать вас. День за днём, всё некогда было, наконец, сегодня такой выдался хороший день, солнце, птицы с каждого дерева, с каждой крыши так и кричат о весне. А я, поверьте, в эти долгие годы никогда не мог слышать птичьего голоса, чтобы не подумать о вас. Потом гляжу, тот же подвальчик, те же птичьи клетки смотрят на ноги прохожих, та же вывеска… спустился шесть ступенек… даже колокольчик звякнул по-прежнему… вошёл… Боже! Так и охватили меня воспоминания детства. Аквариумы, стада золотых рыбок, «телескопы» в круглых банках, — он обернулся налево, — а оттуда несётся всё тот же свист и гам, и… на стуле та же тоненькая, белокурая девочка… та же Лина. У меня сердце так и забилось от радости. Что это?! Вы плачете? Господь с вами, о чём? Freulin Лина, я вас обидел, огорчил? Вы больны?

Девушка давно уже угадала, что перед нею Серёжа, тот самый гимназист Серёжа, головка которого с коротко остриженными волосами похожа была тогда на шарик чёрного бархата. Радость слышать чужой, мужской голос, говоривший ей ласковые слова, самое неожиданное появление этого, мелькнувшего в её детской жизни, друга — до глубины души всколыхнули её, и она, отвернувшись, прижавшись головой к высокой колонне, на которой стоял блестящий садовый шар, плакала неудержимыми, счастливыми слезами.

— Нет, нет, не беспокойтесь, это пройдёт, я так с радости… — бормотала девушка.

— С радости?! — Да какая же вы милая!

Он взял левую руку Лины, беспомощно висевшую вдоль тела, тонкие пальчики, нервно холодны, он поднёс их к губам и поцеловал. Девушка вздрогнула, отняла правую руку от лица и влажными, испуганными глазами глядела на доктора. Он не мог понять, что это был первый поцелуй мужских губ, первая ласка в жизни этого одинокого существа.

— Ну, вот и хорошо, что перестали плакать, но какая же вы нервная барышня, ай, ай, ай! Пора мне было к вам приехать, вам доктор-то нужен!

— Ну, угадали, кто я? Узнали? — и держа в своей левую руку девушки, а правою тихонько похлопывая её по ладони, глядел прямо в её серые, искрившиеся радостью, глаза, своими красивыми карими глазами.

Глядел и думал: «Вот не ожидал встретить такую хорошенькую девушку, как расцвела! Какое одухотворённое личико! И что за глаза!» — А Лина, потрясённая радостью, переживала минуту острого возбуждения нервов и действительно горела и сияла внутренним огнём.

— Я вас узнала сразу, как только вы заговорили!

— Неужели? — Ну, спасибо, утешили! Мы сколько же лет не видались? — Постойте, — мне тогда было 18… потом я поступил в академию… вышел, теперь мне… 32, - да мы ровно 14 лет не видались… Как это вы могли меня узнать? Ведь не по лицу же?

— Нет, как вы заговорили, меня точно кольнуло что, а потом, потом я всё вспомнила, ведь кроме нашей детской встречи у меня и воспоминаний-то нет!

Он нагнулся и ближе взглянул в личико Лины.

Да, она не лгала; голос был так печально искренен, глаза глядели так прямо, так светло.

— Так я был ваш единственный роман? Не может быть! — он засмеялся.

— Уверяю вас, что это было за всю мою жизнь единственное и самое яркое воспоминание.

«Бедная девочка!» — вздохнул он про себя. Он забывал, что 14 лет пронеслись и над её головой; она стояла перед ним такая тоненькая, стройная, завитки её светло-белокурых волос так мягко льнули к лбу и вискам, что он сказал совершенно искренне:

— А вы нисколько не изменились, я бы узнал вас с первой встречи. Вы ведь не знаете, конечно, что я рисую, всегда рисовал и тогда занёс в альбом ваш портрет. Я когда-нибудь покажу вам, у меня масса ваших набросков.

Каждая его фраза была для неё «ликующим аллилуйя», она переживала какой-то дивный, волшебный сон.

Доктор, Сергей Григорьевич Гарчин, просидел в магазине часа три. Когда приходили в магазин покупатели, Лина должна была поневоле вставать, разговаривать с ними, отпускать им товар; он следил за её быстрыми лёгкими движениями, улыбался, встречаясь с её глазами, в которых читал нетерпение вернуться к нему.

Когда он, наконец, ушёл, поцеловав обе ручки Лины, девушка долго стояла прислонившись к той же колонне с блестящим шаром. Она боялась шевельнуться, чтобы не разрушить окружавшего его очарования, чтобы действительность не оказалась пустой мечтой.

Когда вечером отец увидел её, он остановился поражённый.

— Ты чего? — спросил он.

— Я? — Ничего… — и, подняв на отца лучистые глаза, она вдруг рассмеялась.

— Чего ты смеёшься, что такое случилось, что ты сияешь, точно сто тысяч выиграла?

— Ничего не случилось, а так, весна, погода хорошая, вот и всё.

Отец ещё раз пристально посмотрел на неё и подумал: «Ох, пора бы девку замуж выдать, играет в ней кровь, ишь весне обрадовалась! Да за кого выдать? Да и самим нужна, такой продавщицы за деньги не наймёшь!»

А у Лины всё пело в груди… Она сама была весна, начало той дивной жизни, которая вдруг проснулась в её душе.

Доктор Гарчин зачастил в магазин; в течение двух недель, пока Herr Шульц всё возился с таможней, а Frau Амалия всё хворала, он приходил чуть не каждый день, его страшно интриговал весь маленький мир, в который он попал.

В ближайшую субботу, вечером, снова выдались такие два часа, когда не было ни одного посетителя. Frau Амалия, хотя через силу, но поднялась со своего одра и поехала с супругом в «Пальму». Лина, в гладком синем платье, с кожаным кушаком, перетягивающим её тонкую талию, с распущенной косой как в дни её первой молодости тревожно ходила взад и вперёд. Она ожидала Сергея Григорьевича. На прилавке, в первой комнате устроен был чай с холодными бутербродами. Не смея никакими словами, никаким вопросом выразить те неясные, чудные надежды, которые зародились в её сердце при внезапном появлении молодого человека, она только оживала, молилась, плакала, и в то же время ей хотелось и петь, и смеяться. Когда, наконец, стукнула входная дверь, звякнул колокольчик, и газовый рожок осветил высокую, плотную фигуру в военном пальто, Лина едва удержалась от крика восторга и радости.