Пантелеймон Романов - Русь (Часть 3)

- Нет, не нужно! - крикнул он.

- Но я не могу заниматься, меня раздражает грязь, - сказал он, сделав движение вскочить куда-то.

- Нет, можешь. Внешнее не должно иметь никакого значения. Самое главное уничтожить в себе этот недостаток разбросанности и добиться высшей способности самоуправления, - сказал Митенька Воейков.

Теперь, когда он взял дело управления в свои руки, поражало, какая масса открылась в нем, в его характере свойств, подлежащих исправлению, какая открывалась работа перестройки само-го себя, сотворения нового человека. Но в то же время приятно было, что эта задача громадна.

И теперь он видел ясно, что, стоит только неуклонно и систематически (несмотря на про-тивность этого слова) идти в намеченном направлении - и он сделает великое дело. И не на себя одного подействует так, а и на окружающих. Никого не насиловать, не кричать, не жалова-ться на мужиков, например. И они перестанут смотреть на него как на помещика и воровать у него. У них заговорит совесть. И они переменятся не под влиянием внешних причин, а внут-ренних.

XVIII

Когда выяснилось, что помещик Дмитрий Ильич никуда не едет и остается дома, на мужи-ков эта неожиданность подействовала с двух сторон: во-первых, было стыдно и неловко, что обобрали человека, в надежде, что ему самому не нужно, раз он уезжает. И теперь было совестно на свет божий смотреть, когда видели, как он ходит по двору и иногда останавливается перед растащенными наполовину дровами.

Во-вторых, было обидно, что раз он не уезжает - значит, нельзя будет продолжать таскать, как прежде.

А потом Федор, встретившись с Воейковым, поспешил рассказать ему, - как он всегда спешил рассказать что-нибудь приятное для собеседника, - что мужиков совесть замучила, не знают, как ему в глаза смотреть, думали, он уезжает, и растащили столько добра.

- Скажи мужичкам, что я и не думаю сердиться на них, - сказал Митенька, чувствуя про-бежавший по спине холодок, как всегда бывало от сильного восторженного волнения. - Я рад, что они сами это почувствовали.

- Да, господи, как же нет-то, нешто мы звери бесчувственные? - говорил Федор. - Конечно, иной раз не без греха, а совесть-то показывает.

- Вот именно совесть, наше внутреннее. Иные думают, что нужно действовать только внешними, репрессивными мерами, а это-то как раз и не действует.

- Нипочем...

- А то ты мне плохо сделал, а я смолчу, потому что, может быть, я против тебя еще боль-ше виноват.

- Вот, вот, - говорил Федор, а за ним кто-нибудь еще, подойдя к беседовавшим.

- Разве я не чувствую свою несправедливость! - говорил помещик, ощущая в себе потре-бность сказать что-то такое, что указывало бы еще более на его полную беззлобность, бескорыс-тное и безграничное расположение вплоть до готовности на жертву. - Ты думаешь, мне при-ятно сознавать, что я и все мы живем в довольстве, в большом доме, а вы бог знает где там жметесь?

- Да это, что там, каждому свое место, - говорили мужики, - что хаму в хоромы лезть!

- Вы не хамы, а люди, и своей чистой душой стоите выше нас. Мне стыдно видеть, - говорил Митенька возбужденно, почти с дрожью в голосе, - сидим у вас, тружеников, на шее, не даем вам...

- Что вы, господь с вами, да мы и так премного благодарны, - говорили мужички. - Мы ведь вас вот с каких лет знаем. Таких людей с огнем не отыщешь.

- Я только и живу вашими интересами, - сказал Митенька и добавил взволнованно: - Нынешний день - самый счастливый в моей жизни.

И первое время после этого разговора, едва только чей-нибудь теленок заскакивал на поме-щичью землю, как сейчас же десяток человек бежали его сгонять.

Но потом, когда размягченный подъем великодушия и самоотречения прошел, за телятами бегать надоело; и они, проторив через разломанный плетень дорогу, с утра направлялись в поме-щичий сад. За ними открыли кампанию и ребятишки. Целыми днями, когда полуденный зной томил землю и все живое засыпало, они без шапок бродили под яблонями среди скошенного сада, что-то отыскивая в траве, или, высматривая на деревьях яблоки, сбивали их палками и камнями.

Потом Захар Алексеич, - по своей старости и привычке смотреть больше вниз, - не дог-лядел и попался помещику, когда подбирал в его лесу валежник на топливо. Но Дмитрий Ильич, увидев это, даже не закричал на него, а, проходя, - нарочно дружески спокойным тоном, но с холодком внутреннего восторга от сознания необычности таких добрых отношений между людьми, спросил:

- Печку, что ли, топить нечем?

Он сказал и ждал, что Захар Алексеич, увидев, кто перед ним стоит, бросится, сорвав с головы свою овчинную шапку, просить прощения, и тут Дмитрий Ильич поднимет его своими руками, успокоит и даже поможет ему взвалить на спину дрова.

Но Захар Алексеич, не сразу и не спеша повернув свое заросшее бородой лицо, не бросился никуда.

- Да, хлеб старухе ставить надо, - спокойно сказал он, стянув с головы шапку, чтобы по-чесать в своих спутанных волосах. - Я тут валежник у вас подбираю, кучи-то не буду трогать, - прибавил он и, не дожидаясь, что скажет на это барин, стал увязывать дрова в вязанку, нада-вив на них коленом.

И то, что он не испугался, не заторопился, а делал это с таким видом, как будто он пришел в свой собственный лес, отозвалось в Дмитрии Ильиче как обида и разочарование. И в таком состоянии руки уже не поднялись помочь взвалить вязанку.

Когда на деревне узнали об этом случае с дровами, то улегшийся было взрыв добрых чувств подогрелся опять.

И решили, что раз барин не ругается за валежник, то его можно брать, только чтобы хво-рост из куч не трогали.

А потом хозяин наткнулся на кузнеца, который таскал уже не хворост, а колотые дрова. И опять хозяин не накричал, не пригрозил судом, только очень просил колотых дров, сложенных в казаки, не трогать. Хворост из куч можно, а дрова из казаков просил, пожалуйста, не брать.

И опять взрыв добрых чувств к помещику поднялся еще на большую высоту, только Захар не удержался и сказал:

- А все-таки, что получше, то мне, а что похуже, то тебе: кучи с корявым хворостом получай, а казаки с хорошими дровами не тронь.

При этом даже Федор при всей своей кротости и доброжелательности ко всякому человеку, который перед ним находится в данный момент, не удержался и молча с негодованием плюнул.

Решили, что ежели кому дрова нужны, то чтобы из куч брали сколько угодно, а из казаков бы не трогали.

- А ежели хлебы печь? - спросил вдруг Захар Алексеич, почесывая плечо. - Старуха прошлый раз измучилась с этим хворостом.

Несколько времени все молчали.

- А что он за казаки-то не очень ругался? - спросил кто-то у кузнеца.

- Совсем не ругался, даже, можно сказать, вовсе ничего; только честью просил.

Тогда решили, что если кому уж очень нужны будут дрова, то чтобы из казаков брали, - и то потихоньку, не нахально, - а свежих деревьев бы не резали.