Пантелеймон Романов - Русь (Часть 3)

- Почему же ты ее бросил?

- Черт ее знает! Святой человек была, молча отошла, без всякого упрека, Валентин! Пони-маешь ты этого человека! Бедствовала, говорят. И вот теперь ты сам видишь, что у меня за жизнь, - дома не могу оставаться.

- Бросил бы, - сказал Валентин.

- Конечно, надо бы бросить, - как эхо отозвался Федюков. - Пока она около меня, я чувствую, что не могу начать жизнь, какой я должен был бы жить со своей ступенью развития. Я два раза уже был близок к самоубийству.

- Разошелся бы, вот и все, - сказал опять Валентин.

- Я уже два раза думал об этом, - сказал Федюков в унылой рассеянности. - Что я гово-рю, два раза!.. - спохватился он. - Я сто, тысячу раз об этом думал! - крикнул он.

- И что же?

- "Что"? - сказал Федюков, разведя руками. - Все как-то не выходит... То она больна и жаль расстраивать, то сам расклеишься, хочется участия, так все и идет, не выберешь ни одного удобного промежутка.

Валентину подали лошадь; он надел шляпу, легкое короткое пальто, взял палку с тяжелым набалдашником и подал руку Федюкову.

- Уже? - сказал упавшим голосом Федюков. - А что же ты - с баронессой простился?

- Нет, она поехала на почту... ну, она приедет и узнает.

- Написал бы ей записочку, что ли...

- И без записки узнает, - сказал Валентин, - на два дня всего и еду.

- А ты в шарабане едешь... Как досадно, сесть негде. Я бы тебя проводил. Ну, я у тебя останусь до твоего приезда. Домой ехать противно.

- Оставайся, - сказал Валентин. - Портвейн и ром - в шкапу.

VIII

Наступала жаркая июльская пора - время желтеющих зрелых хлебов, знойных, без росы, утр, томительно-жарких, сонно-неподвижных полдней, когда по дорогам и по высохшей пашне гуляют маленькие вихри, - молчаливые дороги раскалены, и вся жизнь в деревне и в усадьбах точно вымирает, все прячется в тень, выискивая, где можно, прохладу. Но июльское солнце достает всюду.

Даже в чаще леса, где обыкновенно бывает сыро, влажно и пахнет прелым листом и гнилым дуплом осины, теперь душно от нагревшейся хвои и смолы, которая, как капельки расплавлен-ного янтаря, желтеет на шершавых стволах сумрачных елей и на гладких желтых стволах тонкой сосны.

Облака уже не собираются, как в начале лета, в неподвижно тяжелые белые столбы, не громоздятся и не сгущаются в грозные тучи, а точно тают, и после полудня все небо и дали, покрытые пыльной дымкой, утомительно блещут, не обещая влаги.

Все болота, вся грязь высохла, ручьи и мелкие речки обнажили до половины свое каменис-тое дно, где по высыхающему краю у воды, подобравшись, бродят длинноногие кулички и с писком перелетают с одного места на другое.

Зрелая рожь ослепительно ярко блещет золотой желтизной на буграх, и даже в тени ее у корней нет прохлады. С поля пахнет приятно тяжелым запахом цветущего картофеля. Скошен-ные луга хранят еще на себе следы дугообразных движений косы.

Хорошая пора!.. Как хорошо это знойное безмолвие, эти сонные от зноя поля, дороги, заросшие ракитами деревенские пруды, влекущие своей свежей прохладой!

А в лесу, когда едешь по узкой лесной дороге, встречая низкие над дорогой ветки кленов и орешника, тучи оводов и комаров облепляют потемневшие от пота спины лошадей, упорно вьются над дугой и провожают целой воздушной стаей до самого выезда, где в просвете рассту-пившихся деревьев видны поля желтой ржи в ослепительном блеске жаркого летнего дня.

Хорошо бывает после утомительной долгой дороги, с провожающим пыльным облаком от колес, с горячими от солнца краями коляски, увидеть издали крышу постоялого двора с колод-цем у ворот, откуда босоногая красивая молодка с подоткнутым сарафаном несет плескающееся ведро, полное ключевой свежей воды.

Приятен двухчасовой отдых с ожиданием самовара, который в прохладных сенцах на зем-ляном полу разводит та же молодка, украдкой бросая в дверь затаенный взгляд.

Люблю на этих случайных остановках мелькающий за дверью женский взгляд, бесшумно передвигающиеся быстрые белые босые ноги и короткий разговор в сенях. Люблю и эти скром-ные постройки, разбросанные вдоль больших дорог, их соломенные навесы на столбах, где стоят отпряженные лошади, мерно жующие в задках телег овес.

Жара спадет, протянутся предвечерние тени - и опять дорога манит к себе.

Оглянувшись на дощатое крыльцо постоялого двора со стоящей в дверях робкой женской фигурой, хорошо отдаться мягким покачиваниям рессор, встречать и провожать глазами попада-ющиеся деревни, идущие в сторону проселочные дороги, ржаные и овсяные поля в спокойном предвечернем освещении, когда воздух, освободившийся от томительного зноя, становится прозрачен и чист.

Проезжать через убогие мостики, с перебирающимися под копытами лошадей бревнами, замечать издали блещущие вечерним золотом окна усадьбы на горе и белую церковь с белой оградой.

И ждать, что покажется дальше за бугром, через который идет большая дорога, отмечаемая издали линией уходящих вдаль телеграфных столбов.

Люблю и душные июльские вечера, напоенные сладковатым запахом цветущих лип в ста-рых аллеях. И тени, и лунные просветы в парке, куда выходит окнами какой-нибудь старый деревянный дом, - и беззвучно вспыхивающие в душном воздухе зарницы. И весь бесконечный родной простор в эту томительно-сладостную июльскую пору.

IX

У мужиков, ничего не знавших о событиях, началась пора пожаров.

Тесные деревенские улицы с сухими плетнями, густо застроенные избами, сараями, низки-ми погребами с соломенной крышей и с приставной вязаной соломенной дверью, как будто нарочно строились для того, чтобы уж если гореть, так гореть всем подряд.

А после уборки хлеба к этому еще прибавлялись гумна, которые бывали на задворках, куда ходили через плетенную из хвороста калиточку мимо высокой огородной конопли.

Сколько мужики после пожара ни собирались и ни говорили, что нужно расселяться, не строиться тесно, все ничего не выходило. Пока говорили, все были согласны, а как доходило до дела, то те, кому нужно было строиться на новом месте, сейчас же кричали:

- Это, подите вы к черту, мои деды тут жили и померли.

- Да, это неловко, - соглашался кто-нибудь.

- Что же я на двадцать саженей подамся на другое место, разве этим спасешься? Шапки чуть не за полверсты летят, особливо ежели ветер.

- Это так расселяться, - пожалуй, до самого города одна наша деревня растянется.

- По всему полю расселимся, а хлеба сеять негде. Вот так надумали...

- Тут не расселяться, а крыши бы черепичные или железные делать. А то обложились со всех сторон соломой и горим, как чумовые, каждый год.

- Вот это правильно! Известное дело, ежели черепицей крыли, ан другая статья была бы.

- И самую избу еще отщикатурить, - прибавлял кто-нибудь другой.