Наталья Рубанова - Люди сверху, люди снизу

Наталья Рубанова

Люди сверху, люди снизу

Текст, распадающийся на пазлы

От автора

Филфака не заканчивала, в отличие от Аннушки из повести, волшебным образом появившейся в журнале "Знамя". Буковки же свои писала еще со времен сладкого мучения в музучилище, пряча листы от мамы - она узнала о том, что ее чадо пишет, лишь когда пришел ответ из Литинститута: "Творческий конкурс прошла". Но одного балла недобрала, что на самом деле и к лучшему: до сих пор не знаю "как это надо писать по-русски", иначе бы двух слов не связала. Потом вышла моя первая книга рассказов "Москва по понедельникам", которой не было бы, если б не поддержка журнала "Меценат и Мир". Еще потом оказалась принятой в Союз российских писателей - Светлана Василенко обмолвилась о прозе, и это относилось к буковкам, которые я писала, просто чтобы не навестить Кащенко! Однако Текст для меня - не психотерапия, но противоядие; и питерский "ЛИМБУС ПРЕСС" обещает отдать в люди мою "Коллекцию нефункциональных мужчин", а многочисленные документы Microsoft Word, засоряющие своей непечатностью компьютер по имени Зина, хаотично собираются в очередной сборник.

Работала в музыкалке, но училкой не стала; вешала пальто, сидела на телефоне, читала Андерсена, смотрела в (без)умные глаза авторов, редактировала их и себя; не успевала, была замечена, состояла, искала и ищу продюсера - есть сценарии, а стихов - уже нет.

Что еще? Приближаюсь к тридцати. Пока.

Люблю свиней: кошки смотрят на человека сверху вниз, собаки - снизу вверх, и только свиньи смотрят на человека как на равного.

как будто бы Уинстон Черчилль

Жила-была лапочка, звали ее Аннушка. Жила лапочка не в столице какой-никакой, а в уездном городе, близко к народу. Уездный город N соседствовал с City, однако каждый день не наездисси. Наездисси раз в две-три недели: так, во всяком случае, и делали Аннушкины родители, а было их: папо и мамо. Те с боем брали длинную зеленую электричку в шесть утра, и к десяти были уже в Москве, где - в очереди за батоном сыроватой грязно-розовой колбасы с жиром - проходили их лучшие годы. Папо и мамо благоразумно становились в разные очереди. Бабульки с мумифицированными улыбочками, просящие продавщиц взвесить триста граммов "Докторской", недружелюбно косились на папо с несколькими торчащими из рюкзака батонами сырокопченой: "Приезжие..." - и корчили столичные свои губки, дотянувшие-таки до морщин. Далее был маршрут ему на запад, ей - в другую сторону': папо ехал затариваться кормом дале-боле, мамо же направлялась к универмагу "Московский", где периодически что-то выбрасывали.

СОЛО РЕАНИМАЦИОННОЙ МАШИНЫ: советский анахронизм. В 80-е гг. ушедшего века обозначал "продавать в ограниченном количестве".

Однажды мамо купила в "Московском" очень приличные югославские сапожки, красные такие - любо, братцы, любо! За Это мамо упала в очереди в обморок от недосыпа и переутомления; за То в уездном городе сверкала новомодной обувкой пару сезонов, небезуспешно вызывая черно-белую зависть sosлуживиц, не помнящих о том, что Каждый Охотник Желает Знать, Где Сидят Фазаны. Когда в субботу вечером, усталые и совершенно обалдевшие, с гудящими ногами, с надорванными руками, мамо и папо вваливались в квартиру уездного города N, Аннушка радостно встречала их, тут же, впрочем, протягивая руки к сумкам, где - ах! каких только вкусностей в Москве этой нет! И конфеты "Золотой ключик", и "Мишка на Севере", и шоколадка с изображением белой балерины и черного балеруна на темно-синем фоне, и ветчина, и грудинка, и даже сыр чудесный желтый сыр с дырками! Аннушка прижимала к груди покупки и торопилась на кухню (она целый день просидела одна-одинешенька, и это в шесть-то лет!); ей очень хотелось есть, но, по правде, кроме "Золотого ключика" и персикового болгарского сока ее мало что интересовало. Однако мамо и папо были строгими инженеграми, вкалывающими на неком закрытом предприятии с восьми до шести, а потому "Золотого ключика" Аннушке отведывать не приходилось, покамест не опрокинет она в себя порцию вчерашнего супа, приготовленного мамо без особого удовольствия.

Да-да, это, увы, не кривда! - папо и мамо ВСЕГДА вкалывали на "почтовом ящике" - закрытой коробке с пропускным режимом. В шесть утра из кухонного радио на крыльях ночи несся "Гимн Советского Союза"; мамо и папо, чертыхаясь, просыпались, с трудом продирая глаза. Время текло неумолимо - и вот, как на каторгу, вели уже Аннушку вместо д/с в очень среднюю школку - и только Гимн так же бодро гремел с кухни, и только просыпаться по утрам становилось все тяжелее.

СОЛО РЕАНИМАЦИОННОЙ МАШИНЫ: в начале XXI века слова упомянутого в тексте Гимна будут изменены; мелодия же, как и менталитет большей части Компании, останутся прежними.

На работке мамо и папо гнобили за копейи - долго и у-порно; они разговаривали с железом на его, железном, языке - они ведь были инженеграми-программерами, умными, острыми на язык инженеграми-программерами с окладом 160 (М) и 140 (Ж) советских целковых эпохи застоя за одни и те же операции: в этой стране никогда не было дискриминации, касающейся вопросов пола. На эту зарплатку неплохо сохранившейся мамо было трудно одеваться неплохо; шитье и вязанье срослись с мамо, как вечная папироса - с папо. После шести вечера мамо бегала по магазинам - вдруг где чего выкинут, - а папо сидел с паяльником в своей "мастерской", отгороженной от любовной лодки, разбившейся о быт кооперативной хрущобы, бамбуковой шторкой с изображением дальневосточной птицы самого высокого полета.

В субботу мамо и папо отсыпались, если не ездили кататься на лыжах в ближайший пригород, где сосны, заваленные снегом, казались Аннушке спустившимися с неба облаками, а еще - сладкой ватой.

СОЛО РЕАНИМАЦИННОЙ МАШИНЫ: далее следуют детские воспоминания героини.

Мамо и папо в спортивных костюмах, в маленьких, связанных крупной резинкой, одинаковых лыжных шапочках умели, несмотря ни на что, смеяться. Иногда это казалось Аннушке странным - она никак не могла совместить ЭТИХ вот своих родителей, которые сейчас в лесу, и ТЕХ, которые после работы или после Москвы... Летом, когда папо на маленьком, видавшем виды голубом "Запорожце" вывозил семейство на речку, Аннушка еще больше удивлялась смеху родителей: казалось, мышцы лица, отвечающие за улыбку, вспоминали о своем существовании только на природе. Быть может, именно поэтому Аннушка так и полюбила лес - с детства, любовью взаимной и теплой.

СОЛО РЕАНИМАЦИОННОЙ МАШИНЫ: позже героиня долго не сможет читать Паустовского.

В том самом лесу, кстати, на Черной речке, и подглядела случайно Аннушка чужую нехитрую "лю": сам акт, невольной свидетельницей которого она оказалась так неловко, отправившись за душистой голубикой, не произвел на нее особого впечатления. Впечатление произвело другое - банальность да первое осознание "чувства стадности": неужели ВСЕ так? И родители? И бабушка с дедушкой? И тетя Женя с дядей Андреем, когда тот еще был жив? И...? И вот ужас - и я? Неужели и я тоже когда-нибудь стану вот так лежать на шишках, больно колющих и царапающих нежную спину, содрогаясь от толчков ЧУЖОГО внутри СВОЕГО, и, закусив губу, смотреть в небо, как навесом, отгороженное от земли кронами дивно пахнущих сосен?