Сигизмунд Кржижановский - Когда не хватает воздуха

У Сигизмунда Кржижановского есть теоретическая работа «искусство эпиграфа (Пушкин)», впервые напечатанная через полвека с лишком после написания («Литературная учеба», № 3, 1989). Мне выпало готовить ее к публикации. Теперь пробую поверить теорию практикой — действую «по Кржижановскому».

Его проза — будучи с должной полнотою издана, прочитана, исследована — скорей всего окажется под угрозой быть растащенной на эпиграфы и цитаты. Такова манера его работы со словом и фразою, обнаруживающими под пером стремление спружиниться в афоризм и формулу. Таков же стиль фиксации мысли, остановки мгновения ее летучей жизни в «Записных тетрадах».

Раскрываю наудачу: «Признания непризнанного». Или: «Раз ты несчастен — значит, ты человек». Еще попытка: «Если вы пришли к занятому человечеству, делайте вашу жизнь и уходите». Все это годится, чтобы предварить размышления о писательской судьбе Кржижановского. Устоять перед таким эпиграфным соблазном трудно, знаю по себе — подпадал. Разве что с помощью пушкинской строки. Тем более что «Искусство эпиграфа» — лишь часть пушкинианы Кржижановского, а парадоксальность его сознания и бытия — при поверхностном даже взгляде — недискуссионна.

«Я выбрал: лучше сознательно не быть, чем быть, но не сознавать». Так жестко, бескомпромиссно обозначил Кржижановский свое отношение к литературной ситуации тридцатых годов. Здесь не было позы, этакого «смирения паче гордости» — реакции на неизданность и непризнанность, весьма обыкновенной для переоценивающих свои возможности людей. Запись сделана не напоказ — для себя, в пору, когда выбор у Кржижановского действительно был, когда еще не выветрилась, не позабылась его известность, даже популярность в московских — и не только московских — литературных «ругах.

Он читал свои новеллы в Камерном театре у Александра Таирова и в варьете „Кривой Джимми“, располагавшемся близ Страстной площади (ныне там Учебный театр ГИТИСа), в доме вдовы Брюсова Иоанны Матвеевны на Первой Мещанской, и в квартире Льва Каменева, на знаменитых „Никитинских субботниках“, и в Коктебеле у Волошина. Андрей Белый слушал его чтение у П. Н. Зайцева, бывшего секретаря Московского религиозно-философского общества. Александр Грин в 1925 году прочитал в журнале „Россия“ его документальную историко-философскую повесть в письмах „Штемпель: Москва“, выделил, запомнил незнакомое имя, а через год, встретив Кржижановского в Крыму, обрадовался и пригласил к себе. Этот „сочинитель новелл“ появляется на страницах „Театрального романа“, с автором которого, по свидетельству С. А. Макашина, был издавна и дружески связан. Как и с Ольгой Форш, Сергеем Мстиславским, Евгением Ланном, Михаилом Левидовым, Евгением Лундбергом, Георгием Шенгели, Павлом Антокольским…

По его сценариям Яков Протазанов поставил „Праздник святого Йоргена“, а Александр Птушко — первый отечественный художественный мультфильм „Новый Гулливер“. На сцене Камерного театра при аншлагах шла в 1924 году пьеса „Человек, который был Четвергом“, написанная Кржижановским „по схеме Честертона“.

Пускай успех не был оглушительным, но, безусловно, достаточным, чтобы опереться, удержаться, занять устойчивое место в литературе. И уж как минимум — избежать забвения. Не удалось. Мастер парадокса оказался бессилен перед парадоксом собственной судьбы.

„За Вас всегда тревожно, — писал к нему Лундберг, — такой уж Вы уродились. И „за ручку“ Вас не проведешь, и „без ручки“ Вы не очень-то хорошо ходите. Правда, нужно отдать Вам справедливость: сбиваетесь Вы с пути и проваливаетесь не от недостатка сил или подслеповатости, а от более почтенных свойств Вашей натуры (по Пушкину: „И мимо всех условий света // Стремится до потери сил…“), более опасных, чем близорукость…“

Произведений, которые на долгие годы оказались вне читательской досягаемости, в нашей литературе, увы, множество. Публикации последних лет быстро утратили налет исключительности и еще не дали полного представления о размерах подводной части айсберга. Прозвучавшие было поначалу скептические пророчества, что „запасы“ эти вскоре иссякнут, пока не оправдываются. Однако даже и на этом фоне поразительно „выпадение“ из истории литературы всего творческого наследия Сигизмунда Кржижановского. Другого подобного примера, думается, не найти.

И впрямь: „Как беззаконная комета // В кругу расчисленном светил…“

Попытки издать прозу Кржижановского в последние десятилетия делались неоднократно. Первая реально удавшаяся — публикация трех его новелл в 1988 году („Литературная учеба“, № 3). При жизни писателя в последний раз его проза была напечатана в 1939 году. Этот пробел — без малого полвека — между прижизненным и посмертным печатанием — печальный рекорд в истории нашей литературы, который, хочется верить, никогда и никем не будет побит.

Есть у Кржижановского совсем короткая новелла-притча „Три сестры“. Вот она.

„Они работали, как всегда, втроем: Клото, Лахезис, Атропос. Через их тридцать пальцев проходили человеческие судьбы. Клото аккуратно ссучивала нити дней. Лахезис протягивала их — вдоль мерки годов. Атропос ждала с раскрытыми ножницами, лезвия их смыкались — и недожитые концы жизней падали вниз, в корзину из тростника, сорванного у берегов Леты.

Как-то случилось, что одна из сестер сказала:

— Милые парки, давайте, так, ради шутки, поменяемся местами. Ну хоть на одну жизнь.

Сестры согласились. Атропос пересела на место Клото, Клото, тронув локтем Лахезис, смеющуюся шутке, заставила ее чуть подвинуться на опустевшее место Атропос.

И сестры принялись за работу. Атропос отрезала коротким защелком своих ножниц новую жизнь от всех ей предшествующих. Клото, не умевшая тянуть нить, но искусная сучильщица, сделала так, что жизнь у нее получилась короткой, но свитой из множества нитей. А Лахезис, знавшая лишь как протягивать нить, когда дело дошло до смерти, все тянула и тянула свою руку в вечность.

Затем сестры, смеясь, снова расселись по привычным местам и продолжали свою работу парок.

Но есть предание, что в этот день в мир пришел гений“.

„Прозеванным гением“ назвал Кржижановского Шенгели в записи о его смерти…

Биография Сигизмунда Доминиковича Кржижановского при внимательном знакомстве с нею обнаруживает математически строгое деление пополам. Дошедшие до нас сведения о первой половине, которую Кржижановский считал лишь подготовкой к всецелому погружению в писательскую работу, скупы и неподробны. Зато вторая отчетливо предстает взгляду и мысли — в его переписке, в воспоминаниях о нем, наконец, главное, в его прозе, в фантасмагориях, переживаемых его героями.