Иван Леонтьев-Щеглов - Поручик Поспелов

Город Т. праздновал взятие Ардагана. Городской сад пестрел флагами, цветными фонарями и транспаранами. Над воротами, у главного входа, красовалась размалеванная декорация, представлявшая маленького кривоногого солдатика в угрожающей и непристойной позе и перед ним на коленях огромного толстого турка, умоляющего о пощаде; около этой патриотической картины стояла кучка восточных зевак и что-то сплетничала на своем гортанном наречии. Сад был битком набит: говор, суетня, давка; в беседке, напротив ресторана, визжал оркестр струнной музыки; под навесом, у буфета, за маленькими столиками шумела разноязычная толпа русских, грузин, армян и жидов, единодушно праздновавших победу нашего оружия, о чем красноречиво свидетельствовали раскрасневшиеся физиономии и бессвязные речи. От нечего делать я поместился за одним из столиков, потребовал бутылку пива и тоже начал «праздновать». Несмотря, однако, на видимое ликование, я находился в наисквернейшем расположении духа, что иначе и быть не могло при тех печальных обстоятельствах, в которых меня застало помянутое 21 мая 1877 года. Назначенный в действующий отряд, я должен был получить из Т-ого окружного управления предписание о дальнейшем следовании, жалованье и прогоны; прошло две с лишком недели, а я все сидел в Т., не получая ни предписания, ни денег, прозябая в долг в вонючем нумере провинциальной гостиницы и испытывая все приятности пыльного и грязного захолустья. История знакомая, впрочем, не мне одному в то смутное время. Праздничное настроение толпы, весьма уместное во всякую другую минуту, теперь только досадно раздражало мои нервы.

Я уже допивал последний стакан и готовился расплатиться, когда позади себя услышал шум пододвигаемых стульев и отрывок беседы, невольно остановивший мое внимание: кто-то горячо и в довольно резких выражениях передавал своему собеседнику историю, совершенно подобную той, которая случилась со мною, с тем, однако, счастливым различием, что интересный незнакомец сидел в Т. уже целый месяц. Заживо затронутый всем услышанным, я немного отодвинулся и поместился так, чтобы мне было видно разговаривающих, не давая в то же время нескромного повода заподозрить себя в подслушивании. Напротив юного и франтоватого капитана «из штабных», с бледным усталым лицом, тусклым, равнодушным взглядом и жидкими, но щегольски расчесанными бакенбардами, сидел скромный артиллерийский поручик, среднего роста, в коротеньком потертом пальто и фуражке с порыжелым бархатом. На вид ему было лет двадцать пять — двадцать семь. Мне сразу бросилось в глаза его смуглое, честное лицо, большие жилистые рабочие руки и вдумчивый, пристальный взгляд его карих глаз. Говорил он глухо, но с какой-то приятной, если так можно выразиться, задушевной сипотой и постоянно пощипывал свою маленькую темно-русую бородку.

— Нет, вы представьте мое положение, — говорил, волнуясь, артиллерийский поручик, — целый месяц сижу в этом проклятом городе, что называется, без гроша денег; заложил все, что мог… Вы только поймите, зачем я после этого бросил бригаду: там у меня было все-таки какое-нибудь дето, а здесь влачишь какое-то бесцельное существование и, что всего хуже, не знаешь даже, когда оно кончится… Послушайте, неужто же нет никакой возможности уломать К. отпустить меня в отряд?

Адъютант скептически чмокнул губами.

— Пусть в таком случае выдадут мне вперед жалованье, — не унимался поручик. — Не пойду же я просить Христа ради, рассудите вы на милость!

— Попросите, чтобы вас прикомандировали к арсеналу, — процедил утомленно адъютант; он говорил небрежно, точно швырял словами.

Поручик окончательно разгорячился.

— Нет-с, покорно благодарю. Я дал зарок больше не показываться в управление. Помилуйте, каждый раз одно и то же: «Не будете ли любезны сообщить, куда меня наконец назначат?» — Вероятно, в подвижной парк. — «Какой парк?» — Он еще не формировался. — «Когда же он будет формироваться?» — Неизвестно. — «Кто командир?» — Неизвестно. — «Долго ли мне придется еще прожить в Т.?» — Неизвестно. — Одним словом, никому и ничего неизвестно!

— Не вы один! — адъютант полунасмешливо подмигнул в мою сторону и подлил себе из стоявшей перед ним бутылки кахетинского. Тот с любопытством оглянулся. Собеседники шепотом обменялись несколькими словами, после чего разговор продолжался уже в более покойном тоне Поручик жаловался на скуку, которая его начинает одолевать. Адъютант тоном житейского мудреца советовал «не напускать на себя», развлекаться и не сетовать на всемогущего К.

— Почем знать, — добавил он, слабо улыбаясь, — может быть провидение хочет избавить вас от безвременной смерти!

Наконец адъютант встал, расплатился, закурил папироску, небрежно сунул руку поручику и, пуская изящные кольца дыму, направился к выходу. По уходе адъютанта поручик поглядел внимательно в мою сторону, встал и решительно подошел ко мне признаться, я только этого и хотел.

— Вы меня простите, — начал он, — что я к вам так прямо подошел. Мы в одинаковых с вами обстоятельствах, и это должно нас немножко сблизить… Поручик Поспелов.

Я назвал себя, подал руку и почувствовал энергическое, хорошее пожатие. Я думаю, никогда так легко не знакомятся и так близко не сходятся, как во время войны и в особенности молодые артиллерийские офицеры. Поэтому нет ничего удивительного, что не прошло и четверти часа, как мы беседовали уже без всякого стеснения. Поспелов сообщил мне, что когда от ***-ой артиллерийской бригады потребовали офицера в действующую кавказскую армию, он, находившийся не в ладах с батарейным командиром, вызвался ехать и попал, что называется, из огня да в полымя. Я в свою очередь рассказал ему о себе. Оказалось, что мы одного выпуска, только из разных училищ; нашлись некоторые общие знакомые, наконец, нас связывали одинакие симпатии к генералу К. Все это сделало то, что за второй бутылкой пива мы уже чувствовали себя наполовину друзьями.

Что особенно поражало в Поспелове — это безыскусственность манеры, с которой он обращал к вам свою речь; чуть ли не с первых же слов он начал мне говорить «голубчик», и в его устах это скороспелое признание не только не отзывалось нахальством или пошлостью, но было так тепло и просто, как будто бы иначе и быть не могло; кроме того, отсутствие фразы и своеобразная простота языка придавали его речи необыкновенную силу убежденности. Все это вместе производило прочное и оригинальное впечатление.

— Вы знакомы с С-ским? — он назвал франтоватого капитана.

Я отвечал ему, что теперь вспоминаю, что я однажды с ним встретился в канцелярии управления и что он произвел на меня далеко не благоприятное впечатление своим покровительственным тоном и пошловатою внешностью.