Сабир Рустамханлы - Книга жизни

Может быть, в этот вечер, когда Орбели, противопоставил разрушительному для подлинной культуры фашизму, свет гуманистических идей Низами, на одном из ленинградских заводов, первая азербайджанская женщина-металлург Гювара внимательно следила за огненной плавкой, выплавляя крепчайшую броневую сталь. Пройдет время. Гювара завоюет на этом заводе большой авторитет и уважение, и прямо на работе, во время тушения неожиданно возникшего пожара, сердце ее внезапно остановится. В кармане у нее сгорит билет, который через несколько часов должен был отправить ее в Баку, на встречу с близкими и родными. В земле Ленинграда будет погребена еще одна из бесчисленных жертв войны.

В тот же миг, когда я представил себе Гювару среди полыхающего огня, в одном из залов музея (кажется, в 48-м) я оказался перед огромной медной чашей, размером едва ли не в высоту стены. Это был один из залов, посвященных Средней Азии. По окружности чаши, в традиционной канве нетрудно было прочесть имя азербайджанского мастера из Тебриза "Абдулазиз Тебризли". Фотографию этого кубка я встречал и в одном из наших изданий. Почему-то по книге он представлялся мне миниатюрным, похожим на миску для мороженого. В действительности, эта посуда с трудом вмещалась в комнату; высотой метр шестьдесят, в диаметре два метра. Когда-то она была отлита азербайджанским мастером по распоряжению Тамерлана. Подарил эту огромную чашу мечети Ходжа Ахмеда Ясеви в городе Туркестане на территории нынешнего Казахстана. Изделие, которое создал мастер из Тебриза уста Абдулазиз, пережило империю Железного Хромца. Я рассматриваю древние узоры древние надписи на этой огромной чаше и во мне возникает благодарное чувство к мастеру, чьи искусные пальцы создавали это волшебство - в душе моей отзывается песнь изящества и красоты, воплощенная им, высокая песнь моего далекого предка из тебризского рода, песнь мудрого зрения и высокого духа!..

* * *

Подростком-пятиклассником я жил в Пушкинском районе у дяди по отцу и учился там в школе. Тогда еще не был построен Шахриярский водоем, и река Балгар-чай часто разливалась.

В тот год река вновь вышла из своих 6ерегов. Рушились подмытые глыбы земли, река вбирала в стремительный поток все, что встречалось на пути и, как щепку, несла их дальше. Воды стали бурого цвета, подобно спекшейся крови, и неслись с невиданными для равнины грохотом. Мосты сразу снесло, как будто и не было; по Шахриярской степи к морю полая вода шла сплошным потоком. Казалось, она врезается в землю все глубже, и если вода будет прибывать, земная твердь расколется как арбуз...

Люди всем миром вели безуспешную борьбу с разъяренной стихией. Хуже всего было то, что на крутом берегу остались со стадом работники фермы, и уже несколько дней они были без пищи и воды. Они что-то кричали с той стороны, но разобрать было невозможно, долетали только отдельные слова.

Как же им помочь - думали-гадали, но выхода так и не находили. Самые сильные мужчины, в том числе и мой дядя, пытались, закручивая, как пращу, забросить на ту сторону узелки со снедью, но ничего не получалось, узелок не долетал до противоположного берега и исчезал в бурлящем потоке. Оставалось ждать, когда прекратится дождь и у нас в низине, и в горах - тогда спадет сель.

На том берегу несчастные животные, коровы, буйволы и те измаялись от дождя, и жалобно мычали. Мучила их боль от невыдоенного вымени, добавляли беспокойство жалобные призывы голодных телят с нашего берега: в исступлении животные метались по берегу.

Женщины стояли у обрыва и голосили от безысходности. Вдруг одна из них вышла вперед: голова ее была обернута платком, как кокошник, - так повязывали голову пожилые кочевницы-терекеме, пояс перетянут черной шалью, стан согнули долгие годы, но глаза сохранили странный, идущий из глубины души свет. Она подошла прямо к кромке воды, повернулась к тому берегу, где наверно была и ее буйволица, и неожиданно запела, запричитала свою монотонную, печальную, полную таинственного смысла песнь. Может быть, она пела эту песнь, когда доила свою буйволицу, прислонившись к ее теплому, пахучему боку, пела, когда подводила буйволенка к соскам буйволицы и попеременно меняла их, а то он, глупыш, не отстанет, не отпустит, вымя полностью не опорожнится, порча его тронет, молоко исчезнет. Женщина все пела и пела свою печальную песнь...

Несколько буйволиц услышали, откликнулись на песню, в волнении задвигали хвостами. Потом одна из них, блестящего, черно-янтарного цвета прорвалась сквозь стадо, подошла к обрыву и, взметая ошметки глины из-под копыт, ринулась в поток...

Люди оцепенели, кому-то показалось, что буйволица сломала ногу, кто-то сказал, что ей не перебороть селя, кто-то добавил: "попадет в водоворот, утонет".

Из потока сначала показались рога буйволицы, потом вся голова, она была повернута вверх, к небу. Крупные глаза буйволицы и широкие ноздри поначалу выражали страх и ужас, но потом буйволица успокоилась и, рассекая поток, поплыла к берегу,

Люди подбадривали ее возгласами: "Так, так, еще, еще!". "Да будет бабка моя жертвой тебе, поднажми!", "Ай да богатырь!". Эти возгласы будто придавали буйволице силы.

Старуха же продолжала свою песнь - может быть, одну из самых древних песен, рожденных скотоводческим обрядом. Скоро из воды показалась грудь буйволицы, а потом и вся она - действительно, богатырь.

Старуха бросилась к своей буйволице, обняла ее не шею, приголубила. Животное в свою очередь своей мок рой головой, мокрыми рогами стало тереться о женщину.

Песнь свою старуха так и не прервала, - про людей она как будто забыла. Привычным жестом она погладила бока буйволицы, потом ее вымя, подвела буйволенка, дала ему вымя, потом сама начала доить буйволицу. Брызнули струи молока, и в гордом взгляде буйволицы появилось удовлетворение, успокоение. Буйволица блаженствовала: близость буйволенка, легкость от опорожняемого вымени, привычное тепло старухи, и песня, песня, к которой она так привыкла, как к воздуху, воде, траве, к своему родному буйволенку.

Через некоторое время к рогам буйволицы приладили большой узелок со съестным и вновь подтолкнули к воде, буйволица по течению, наискосок, поплыла через реку и вышла намного ниже того места" где вошла в воду.

Таково одно из моих воспоминаний о волшебной силе песни...

Из легенд нашего времени. Кто в нашей стране не знает Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской премии Фармана Салманова? О геологе, открывшем тюменскую нефть, написано множество книг, очерков, статей, сложены стихи, сняты художественные и документальные фильмы, жизнь его стала легендой, дастаном мужества и героизма.

Говоря о Фармане Солманове, я вспоминаю его открытое, гордое лицо. Вновь убеждаюсь, что все мы, все мои товарищи по перу, все деятели искусства в большом долгу перед теми, кого с гордостью называют "бакинский рабочий".