Святослав Рыбас - Гибель постороннего

Святослав Юрьевич Рыбас

Гибель постороннего

1

В конце июня 1970 года в областной сибирский город прилетел молодой человек. Он был студентом, на лето его назначили заместителем командира большого строительного отряда, и ему казалось, что он крупный руководитель. Правда, время от времени он спохватывался и, чтобы не быть смешным, к своему ощущению относился чуть иронично.

Свое дело молодой человек видел увлекательным и особенным.

Идут студенческие эшелоны; мимо раскрытых окон несется ветер, обрывает прищепленные к вагонам ветки сирени; телеграфы передают в штаб телеграммы; в местном аэропорту готовятся спецрейсы на север, куда еще нет железной дороги; первые группы квартирьеров уже поставили палаточные городки... Идут эшелоны, начинается лето.

В штабе почти пусто. Одну комнату занял Акимов, вторую - секретарша Тамара, инженер по снабжению Васильев и начальник штаба Евгений Стороженко. Кроме них, в обкоме комсомола никого из штабистов больше нет. Тома читает старый "Огонек". На подоконнике возле графина с водой кипа журналов. В окно виден заасфальтированный двор, где покуривает милицейский сержант.

Тома длинноносая, ее коротко подстриженные волосы покрашены перекисью водорода. Иногда она поглядывает на Стороженко, ожидая от него распоряжений, но тот что-то ищет в потрепанном телефонном справочнике с чернильной надписью на обложке: "Студ. штаб", пишет что-то в блокнот, отмечая рейсы заказанных самолетов. Стороженко безвыездно живет в этом сибирском городе, и его знает все городское начальство. Телефонистки с междугородной станции угадывают его голос по одному выражению "М-милая, д-девушка" и позволяют себе перемолвиться с ним двумя-тремя словами. Он обаятелен и весел, но особенно когда он обращается к женщинам. Прошлой осенью на вечеринке в честь окончания лета и отмены "сухого" закона Стороженко в прощальном приказе удостоился звания "Директор паники" за то, что часто срывал голос.

Но секретарша Тамара неспроста ожидает распоряжений именно от него. Хотя Акимов близко, она понимает, что тот еще не освоился со своим положением. По сравнению с ним даже снабженец Васильев кажется бывалым руководителем. Откинувшись на спинку стула и расправив костистую грудь, Васильев задумчиво смотрит на карту Западной Сибири, помеченную в местах расположения отрядов красными флажками. Его горбоносое в ранних морщинах лицо - грустно. В этом городе Васильев проводит второе лето. Он не студент, дважды неудачно поступал в институт кинематографии, строил по договору в Салехарде, где-то даже играл в театре. Для Васильева штабная работа сводится к ведению документации и доставанию материалов, а это ему надоело еще в прошлом году.

В этой компании Акимов провел свой первый день.

Стороженко, уже похрипывая, вел переговоры с трестами, уточнял готовность, распекал, упрашивал, льстил. Его лицо делалось то ласковым, то суровым, и он порой поглаживал белокурый ежик своих волос.

Эшелоны шли.

Когда они придут, Акимов вытащит из чемодана свою старую студенческую форму, и все увидят, что он не новичок, хотя на ней нет ни нашивок, ни эмблем.

Он спросил у Стороженко, был ли приказ о "сухом законе"?

- Н-нет, - ответил Стороженко.

- Пора бы, Женя, - заметил Акимов и продиктовал Томе: - "С двадцать третьего июня по областному студенческому отряду вводится "сухой закон". Зам командира отряда Акимов".

Снабженец Васильев вздохнул.

- Я п-прозевал, - признался Стороженко. - Закуришь? - он похлопал по карманам. - Г-где же сигареты?

- Под справочником сигареты, - подсказала Тома.

- А ты откуда з-знаешь?

- Знаю, - улыбнулась Тома.

Акимов пошел к себе и заказал разговор с Москвой. Заглянула Тома. Он подписал принесенный ею приказ и прочитал свежую телеграмму: "Двадцать четвертого встречай эшелоном Краснов". На зеленоватом бланке в углу была надпись, торопливая и как бы заикающаяся, точно речь Стороженко: "Акимову".

Настенные часы в темном полированном футляре звонко пробили десять. Акимов вернулся к Стороженко и положил перед ним телеграмму.

- Что? - спросил Стороженко. - Я читал.

- Я это понял, - ответил Акимов. - Ты мне скажи, кто митинг готовит?

- Г-гогов. Это наша традиция - митинговать. Транспарант есть. Грузовик вместо трибуны. Каждый год - традиция! Не волнуйся.

Акимов сдернул со шкафа линяло-красный рулон сатина и развернул его на столе. Пыльные концы свесились на пол, однако надпись все же можно было прочесть: "...вет участникам III трудового семе..."

- Этот? - Акимов сбросил транспарант на пол. - Свидетельство нескольких поколений стройотрядов и нашего... - он махнул рукой, как бы предлагая Стороженко закончить фразу.

- Головотяпства, - предложил Васильев.

- Спасибо, - улыбнулся Акимов. - Этого я не думаю.

Васильев отвернулся к карте и промолчал.

- Н-но мы... всегда скромный митинг... К-краснов...

Стороженко поднял транспарант и, скатывая рулон, спокойно глядел на Акимова.

- Кажется, в прошлом году отряд освоил тридцать миллионов рублей? спросил Акимов. - А вы - скромный митинг? Женя, не будем экономить на спичках.

- Какие проблемы?! - воскликнул Стороженко. - Гена, сходи к завхозу. Возьми шесть метров кумача... Васильев!

Снабженец, пожав плечами, вышел.

- Не волнуйся, - сказал Стороженко. - Будут лозунги. П-позвоню в радиокомитет - радиофицируем митинг... Только Роберту не понравится. Сто рублей сдерут за р-радиофикацию!

- Авось не разоримся, - ответил Акимов.

Тома оторвала взгляд от журнала и спросила:

- Старинный студенческий гимн? Знаете?

- Кроссворд? - понял Акимов. - "Гаудеамус"? Подходит?

- Подходит.

Дверь отворилась, и появился рулон кумача, затем рука с угловато обрезанными ногтями и татуировкой "Салехард" пониже запястья, а потом и весь Васильев.

Стороженко скороговоркой распорядился, чтобы тот брал штабной "газик" и двигал в филармонию к художнику. Пусть художник сделает два лозунга, двух лозунгов, черт побери, хватит...

Васильев кивнул с чуть насмешливой гримасой.

Из-за его спины высунулся черноволосый паренек с клочковатой бороденкой.

- ...для митинга, - закончил Стороженко.

- Кто тут этот? - спросил паренек мягким голосом. - Начальник комсомола? Я с Киева. Мне бы на лесоразработки.

Он стоял в дверях, осматривая комнату, не решаясь войти.

- Да это бич! - засмеялся Васильев. - В его возрасте я тоже махнул в Салехард, да монета кончилась...

Паренек на всякий случай отодвинулся назад.

- Чего ржешь? - одернул Васильева Стороженко.

Слышны были чьи-то шаги в коридоре и начавшийся дождь, тренькающий по наличнику.

- Ну я пошел, - сказал Васильев. - Пропусти, паря.