Борис Садовской - Петербургская ворожея

** Аи - сорт французского шампанского.

*** Дела не очень-то доходные, честно сказать, не правда ли? (Фр.).

**** Сверчок - шутливое прозвище А. С. Пушкина, данное ему в литературном обществе "Арзамас".

II

Вошли двое молодых людей, военный и штатский. Первый - рослый красивый кавалергард, в белом мундире - смотрит вялым и неуклюжим парнем. Добрые рыбьи глаза его заспаны и ленивы; на слабых губах бродит рассеянная улыбка. Вася не похож на гвардейца: мундир на нем мешковат и неловко скроен, тяжелый палаш неряшливо бьется об огромные ботфорты. Зато штатский его товарищ вертляв, боек и одет франтом. Чтобы пройти в дверь, пришлось ему снять с головы широчайший "боливар"*, исполинские поля которого задевают за косяки. Стройная, легкая фигурка Сверчка лихо завернута в волочащийся шлейфом испанский плащ. В руке он вертит оборванный хлыстик. Толстогубое маленькое лицо в каштановых кудрях озарено приветливым взглядом и беззаботной улыбкой.

- Что это у вас, аи? - быстро заговорил Сверчок.- Слава Богу, здорово! Вася! Спроси скорей дюжину,- выпьем за здоровье лейб-улана.

- Тебе, Сверчок, доктор запретил.

Сверчок присел к столу.

- Ты мне не доктор: я, слава Богу, здоров. Свет мой, Павел,** полно тебе вздыхать по Крыловой. Она еще целехонька. Успеешь наплакаться у себя в деревне, а здесь покудова вы оба, слава Богу, здоровы.

* Боливар - широкополая шляпа.

** Павел - Мансуров Павел Борисович (1795-ок. 1880) - приятель Пушкина, член "Зеленой лампы", офицер Конно-егерского полка; к нему обращено стихотворение Пушкина "Мансуров, закадычный друг" (1819).

- Отстань, Сверчок, со своим здоровьем, без тебя тошно.- Черкес насупился. Юрьев и Вася, взявшись под руки, вышли в сад.

- Где ты был, .Сверчок? У Наденьки?

Сверчок загадочно улыбнулся, показав нить перламутровых зубов.

- Черкес, поздравь меня, я решился. Иду в гусары.

- Дело хорошее. Пей же, будущий Бонапарт.

Голубые глаза Сверчка затуманились; он опустил голову.

- Под маской веселости ты, Павел, я знаю, давно разглядел и понял мою душу. Я тоскую, сотте ип fou, comme un атоиrеих*. Не знаю, чего мне еще надобно. Мне нет двадцати, а я уже дряхлею. Видно, правду говорил намедни Петр Яковлич**, что таков наш век. Всё пережито, во всем пришлось извериться. Вино и женщины мне постылы, книги - и того пуще. Мне брюхом хочется перемен. Если бы царь спустил с цепи Наполеона, я был бы безмерно счастлив. Оттого-то я и рвусь так в гусарские ряды.

В залу хлынула из сада толпа гостей, с ними Юрьев и Вася.

- Сейчас запоют. Сверчок, о чем задумался?

Сверчок не отвечал. Юрьев хватил кулаком так, что стаканы задребезжали.

- Что вы, в самом деле? Давеча Черкес киснул один над бутылкой да считал гроши, а теперь Сверчок наморщился и в ус не дует. Мальчик, вина!

- Вот это дело! Молодчина, лейб-улан! Пробудись, Черкес, выпьем за Крылову!

Приятели оживились. Сверчок, скинув плащ, остался в кашемировом сюртуке и гусарских сапожках. Он с детским весельем залюбовался золотыми искрами в ледяных стаканах. Мешко-ватый Вася удобно устроился на диване. Даже Черкес, которого Юрьев заставил выпить три полных стакана, успокоился, повеселел и приказал мальчику подать трубки.

Цыгане опять зашумели в дверях. Танюша вышла и запела.

* как безумный, как влюбленный (фр.).

** Петр Яковлич - имеется в виду П. Я. Чаадаев.

III

- Я так полагаю,- молвил лениво Вася,- что там ни говори философы о глупости суеверий, но только эта Танюша колдует,- просто наводит чары.

Четыре приятеля сидели в саду при свечах, кончая последнюю бутылку. Трактир давно опустел. Белая ночь беззвучно простерлась над столицей.

Черкес зевнул.

- Полно, Вася, в наш просвещенный век какие чары? Было, да прошло.

- А спроси Сверчка, зачем он разревелся, как баба, когда Танюша запела "Дороженьку?" - Сверчок вздрогнул, очнувшись.

- Сейчас я думал о предопределении,- заговорил он, кусая ногти.Fatum... существует ли оно? Песня дикой цыганки навеяла мне странные мечты. Мысль о смерти давно уже меня преследует. Смерти я не боюсь, вам это, господа, хорошо известно. Но если бы только знать наверно, какой смертью суждено нам умереть!

Юрьев затянулся из длинного чубука.

- Пожалуй, помогу тебе, коли хочешь. У Аничкина моста живет гадалка, поезжай завтра к ней, она тебе всё расскажет.

- Гадалка? - спросил Черкес.- Что ж, молода, хороша?

- Старуха, но лучше молодой.

Ночной мотылек налетел на свечу и бессильно забился на мокрой от вина салфетке. Сверчок задумчиво следил за трепыханьем его опаленных крыльев. Все молчали.

- Ехать, так ехать сейчас! - Сверчок вдруг вскочил.- Кто со мной?

- Поздно уж, скоро начнет светать. Да и мне пора в лагерь.

- Ну, так я еду один. Кто со мной?

- Пойдет дурить теперь Сверчок,- проворчал Юрьев.- Пойми же, неугомонный, что гадалка давно спит и тебя не примет. Это тебе не Оленька Масон.*

* Масон (Массон) Ольга (1796-1830-е гг.) - знакомая Пушкина, дочь чиновника-француза.

- Вздор, мой милый, гадалки не спят по ночам. Когда же гадать им, как не теперь? Едем!

- Я с тобой, всё равно деться некуда,- сказал Черкес.

- А ты, Вася?

- Поеду. Юрьев, что ж?

- Не могу, завтра я дежурный. Увидимся у Голландца, хорошо?

Сверчок втрое обвернулся плащом и, волоча за собою длинный хвост, двинулся из сада. В своем широкополом "боливаре" он походил на огромный гриб. Все четверо вышли вместе из ворот.

Прозрачный тающий сумрак белой ночи величаво почил над зеркальной задумчивой Невой. Ночь,- а даль светла, как днем, и чистое небо сияет без месяца и без звезд. Прощальный чистый пурпур зари, быстро умирая, сливается незаметно с воскресающим на востоке воздушным золотом. В бестенной тишине робко плеснули весла. Нева, светлая, ясная, спокойная, как небо. Редко-редко промчится гул над мостом да пронесутся по воде протяжные, заунывные оклики дальней стражи.

Глава вторая

Повеса вечно праздный

Потомок негров безобразный.

А. Пушкин

I

Лодка то медленно, то быстро скользит вдоль уснувших улиц Петрограда. Спит величавое адмиралтейство со своими нимфами и героями, загрезившими призрачно на рассвете. В светлой вышине похолодевший шпиц стынет серебряной иглой. Молчаливо дремлет Летний сад, прямолинейное создание державного великана. Сам великан тлеет в гробнице Петропавловского собора, сложив на широкой груди трудовые руки, а бронзовый его двойник взлетел над Невой на коне, попирая бурными копытами усмиренного навеки змея. Петровы липы безмолвны; не шелохнется их дремотная листва. Недвижно-чутки сквозь сон стерегущие их мраморные боги, трофеи победоносного Суворова из покоренной Варшавы.*

* ...трофеи победоносного Суворова из покоренной Варшавы... - во время польского восстания 1794 г. в ответ на второй раздел Польши Варшава была занята отрядами под командованием А. В. Суворова.