Юрий Слёзкин - Бабье лето

Медленно возвращалось домой усталое стадо, позванивая бубенцами; забегая в стороны, суетились и лаяли овчарки; уверенно щелкал длинным бичом старик-пастух. Потом, звеня ведрами, шли в обору {13} 13 Обора (з а п а д н о-р у с с к., п о л ь с к.) — скотный двор, коровник. девки, а следом за ними семенил Мендель.

— Добрый вечер, Мендель,— кричал ему сверху хозяин.

Арендатор останавливался, снимал свой шелковый картуз и, низко кланяясь, отвечал:

— Добрый вечер, пан!.. Слава богу, день прожили.

И спешил к своим коровам.

Потом в «семейной» избе и в девичьей зажигался красный огонек, поднимался густой запах теплого молока и дыма, приятно щекоча ноздри; покряхтывая выходил на крылечко Никита Трофимыч и долго говорил что-то с самим собою, качая седой головой. Иногда пофыркивали, топоча в стойле, отдыхающие кони, взвизгивала во сне собака. Каждое слово, каждый стук становился звонким, чистым… Левый берег Двины затягивался белой дымкой, точно всплывал выше. Сглаживались морщины на поверхности реки, в ее ясном зеркале догорал последний луч зари. Скрипели плоты, черными змеями проплывая мимо.

Вытянувшись на одной ноге, закинув на спину тонкую шею, забил деревянной дробью аист… Косяк уток пронесся над усадьбой и завернул к лесу на казенные болота {14} 14 … завернул … на казенные болота. — Казенные — принадлежащие государству, правительству, а не частному лицу или общине. . Григорий Петрович вынул трубку, с трепетом охотника следя за улетающими птицами.

— Одна, две, три…— считал он,— восемнадцать, девятнадцать… Завтра нужно будет наведаться к Литовскому… скоро 29-е…

Григорий Петрович сам удивлялся своему спокойствию. Он рад был отдыху, рад был воле, рад был своему здоровию, своей близости к земле… Он никого не любил, ему не встречалось женщины, которая приковала бы его внимание. Жизнь приучила его пользоваться доступным и легко забывать достигнутое. Он относился к женщинам пренебрежительно, как к существам низшим, да, по правде говоря, они большего не стоили — те из них, с которыми его сталкивала судьба.

Лучшие воспоминания оставила ему Аделаида Григорьевна — жена его полкового командира. Она была гораздо моложе своего мужа, искренно уважала его и заботилась о нем, но не считала за грех мимоходом любить других. Всех юных корнетов делала она своими любовниками, называя их «сосунками»; по матерински заботилась о них и приискивала им подходящих невест, гордо нося имя «полковой мамаши».

Когда-то мелькнул перед молодым юнкером нежный образ тоненькой девушки на балу в институте. Он мало говорил с ней, увлеченный танцами, но долго после помнил ее милое личико и ее имя — такое длинное и пышное для ее лет — графиня Анастасия Юрьевна Донская. После видал он ее два раза у матери своей на приеме и только издали и чопорно раскланивался с нею, ведя скучный разговор на французском языке с ее братом-лицеистом. Потом узнал он, что вышла она замуж за соседа его, Клябина {15} 15 … вышла она замуж за соседа его, Клябина …— Слёзкин, видимо, сознательно употребляет вперемежку фамилии Клябин и фон Клабэн, чтобы показать, как некоторые немецкие фамилии сначала в быту, а затем и официально превращались в русские. , что сама старуха Галдина, покровительствовавшая молодой графине, благословила ее на этот брак. Приезжая в отпуск в Прилучье, думал Григорий Петрович нанести визит соседке, но за недосугом так и не исполнил своего желания. Теперь он не раз вспоминал о ней, сидя у себя на башне, представлял себе, как она сейчас выглядит, что будет говорить он ей, и пытался вызвать в своей душе грустные мысли об утраченном счастье, но это плохо давалось ему. Грусть была не по нем, мечты его всегда обрывались на чем-нибудь близком, простом, легко исполнимом.

Григорий Петрович сознательно не ехал к Клябиным, смакуя предстоящее удовольствие встречи. Но все же это не мешало ему все чаще вспоминать приглянувшуюся девку Кастуську.

По выездной дороге протрухтил кто-то. Запахло лошадьми.

— Это ты, Петруха?

— А то кто ж?

— В ночное?

— Вестимо,— ответил весело хриповатый голос. Галдин даже привстал от избытка радости.

— Меня к себе ждите,— крикнул он, как мог громче, и сейчас же увидел перед собою круглое лицо Кастуськи, золотые уголья догорающего костра.

— Ладна-а…— донеслось ему в ответ.

В синем небе засуетились звезды. Точно ровный медленный звон пронесся под высоким сводом и замер. Вечерний звон, слышимый только тем, кто одиноко выходит в поле сторожить ночь.

Хлопнула дверь. Кто-то остановился тут внизу, под крышей.

— Барин, чай пить пожалуйте,— зовет печальным своим голосом Елена.

Орел и Осман нетерпеливо били копытами и пофыркивали, а Антон в красной шелковой рубахе и синей безрукавке молодцевато сидел на козлах, ободрительно покрикивая;

— Но-но, не ба-луй! Ишь, лешай…

Овода и мухи сильно беспокоили лошадей. Солнце уже пригревало порядочно — шел десятый час воскресного утра.

Григорий Петрович, наконец, решил проехаться в Черчичи, побывать в церкви и, может быть, завернуть к Клябиным. Он надел ослепительно белый китель, новые лакированные сапоги, красные чикчиры {16} 16 Чикчиры (от т у р е ц к.) — узкие кавалерийские штаны; здесь: гусарские чикчиры с золотым галуном и шнурами, заправлялись в сапоги. (ему не хотелось расставаться с формой). Накинув серый плащ, он сел в коляску и крикнул:

— Пашел!

Пара вороных рванула и быстро понесла по накатанной дороге.

Сначала коляска ехала под гору, по въездной Прилукской дороге, окаймленной молодыми кленами, потом она свернула влево на Екатерининский большак. Здесь было просторнее. Корявые березы не часто мелькали вдоль дороги, раскинув свои зеленые вершины, на которых отдыхали стаи крикливых скворцов. По обе стороны волнистыми холмами шли поля, кое-где прегражденные низкорослой порослью олешника и прорезанные заплывшими густозелеными канавами. Небо было ясно, воздух палил зноем.

По проселочным дорогам, вливающимся в Екатерининский большак, малыми и большими толпами шли и ехали крестьяне. Завидев Галдина, мужики снимали шапки, бабы кивали головой.

До Черчич насчитывалось десять верст — путь был не долог.

Проезжая деревню Репинщину, Галдин приподнялся и бросил отворявшим ворота босоногим белоголовым ребятишкам горсть медной монеты. Детвора с криком кинулась наземь. Озверев, каждый вырывал друг у друга деньги. Григорий Петрович, улыбаясь, оглядывался на них.

— Ишь, поросята…

— Здесь народ нудной,— подхватил Антон, не оборачиваясь,— чисто некудышный народ… Мужик хворый, щуплый, а бабы… тьфу… на репу похожи…

Сам он был из Виленской губернии — городской.