Михаил Салтыков-Щедрин - Современная идиллия

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Выжлятников пробыл у меня еще с час и все соблазняй. Рассказывал, как у них хорошо: все под нумерами, и все переодетые - точь-в-точь как в водевиле "Актер, каких мало". Руководители имеют в виду благо общества и потому действуют безвозмездно, исполнители же блата общества в виду не имеют и, взамен того, пользуются соответствующим вознаграждением.

- И странное дело! - заключил он, - сколько бы раз ни был человек под судом, а к нам, поступит - все судимости разом как рукой с него снимет?

К чести своей, однако ж, я должен сказать, что устоял. Одно время чуть было у меня не сползло с языка нечто вроде обещания подумать и посмотреть, но на этот раз, слава богу, Выжлятников сам сплошал. Снялся с кресла и оставил меня, обещавши в непродолжительном времени зайти опять и возобновить разговор.

Но в этот день мне особенно посчастливилось: "гости" следовали один за другим. Не успел я проводить Выжлятникова, как появилась особа женского пола. Молоденькая, маленькая, не без приятностей, но как будто слегка растерянная. Вероятно, она не сама собой в крамолу попала, а сначала братцы или кузены воспламенились статистикой, а потом уж и ее воспламенили. Очевидно, она позабыла, зачем пришла, потому что села против меня и долго молча на меня смотрела. Мне показалось даже, что у нее на глазках навернулись слезки, оттого ли, что ей жалко меня стало, или оттого, что "ах, какая я несчастная!". Наконец я сам решился ей помочь в ее миссии.

- Вы от крамолы, что ли? - спросил я.

Тогда она вспомнила и произнесла:

- Ах, да... Голубчик! переходите к нам!

Это было сказано так мило, как будто она приглашала меня перейти из кабинета в гостиную. Очень даже возможно, что она именно так и смотрела на свою миссию, потому что, когда я высказал ей это предположение, она нимало не удивилась и сказала:

- Ну, так что ж! и перейдите!

Тогда я, взяв ее за ручки, сказал: "Ах, боже мой!" - и обещал...

Потом пришел преклонных лет старец и отрекомендовался: - ваш искренний доброжелатель. - Этот начал без обиняков:

- Нельзя так, сударь мой, нельзя-с!

- В чем же я, вашество, провинился?

- Во всем-с. Скверно у нас, гадко, ни на что не похоже - не спорю! Но так... нельзя-с!

Он волновался и беспокоился, хотя не мог сказать, об чем. По-видимому, что-то было для него ясно, только он не понимал, что именно. Оттого он и повторял так настойчиво: нельзя-с! Еще родители его это слово повторяли, и так как для них, действительно, было все ясно, то он думал, что и ему, если он будет одно и то же слово долбить, когда-нибудь будет ясно. Но когда он увидел, что я он ничего не понимает, и я ничего не понимаю, то решился, как говорится, "положить мне в рот".

- Цели не вижу-с! - произнес он, - не вижу цели-с! Все можно-с: и критиковать, и указывать, и предъявлять... но так нельзя-с!

- Ах, вашество!

- Цели нет-с - это главное. Гадко у нас, мерзко-с - это знает всякий! Но надобно иметь в виду цель, а ее-то я и не вижу-с!

- Вашество! да кто же нынче какие-нибудь цели имеет! Живут, как бог пошлет. Прошел день, прошла ночь, а потом опять день да ночь...

- Вы говорите: как бог пошлет? - прекрасно-с! - вот вам и цель-с! Благополучно прошел день, спокойно - и слава богу! И завтра будет день, и послезавтра будет день, а вы - живите! И за границей не лучше живут! Но там - довольны, а мы - недовольны!

Говоря это, старик волновался-волновался и наконец так закашлялся, что я инстинктивно бросился к нему и стал растирать ему грудь.

- Вот видите! - сказал он, успокоиваясь, - начала-то в вас положены добрые! Вы и ближнему помочь готовы, и к старости уважение имеете... отчего же вы не во всем так? Ах, молодой человек, молодой человек! дайте мне слово, что вы исправитесь!

- Но что же я такое...

- Ничего "такого", а просто: так нельзя! - загвоздил он опять, - нельзя так, цели нет! И за границей живут, и у нас живут; там не ропщут, а у нас ропщут! Почему там не ропщут? - потому что роптать не на что! почему у нас ропщут? - потому что нельзя не роптать! Постойте! кажется, я что-то такое сказал?

- Ничего, вашество, все слава богу!

- Прекрасно. Обещайте же мне...

Но тут опять его пристиг пароксизм кашля. Взрывы следовали за взрывами, а в промежутках он говорил:

- Тридцать лет... кашляю... все вот так... В губернаторах двадцать лет кашлял... теперь в звании сенатора... десять лет кашляю... Что, по-вашему, это значит? А то, мой друг, что я и еще тридцать лет прокашлять могу!

- Дай-то бог! - отозвался я.

- И даже мер особливых не принимаю, потому что - цель вижу! - уверенно продолжал он. - Вижу цель и знаю, что созидаемое мною здание - прочно! А вы цели не видите и строите на песце!.. Нехорошо-с! нельзя-с!

Он встал и долго смотрел мне в глаза, отечески укоризненно покачивая головой.

- Утешь, мой друг, старика! - воскликнул он, простирая ко мне объятия.

Я не выдержал и устремился. Я не понимал, что именно обещаю, но обещал. Он же гладил меня по голове и говорил:

- Всегда я утверждал, что лаской можно из него сделать... все!

После всех пришел дальний родственник (в роде внучатного племянника) и объявил, что он все лето ходил с бабами в лес по ягоды и этим способом успел проследить два важные потрясения. За это он, сверх жалованья, получил сдельно 99 р. 3 к., да черники продал в Рамбове на 3 руб. 87 коп. Да, сверх того, общество поощрения художеств обещало устроить в его пользу подписку.

- Не хотите ли, дяденька, поступить? Но на этот раз я рассердился.

XV

Весь день я раздумывал, каким образом я выполню принятые обязательства, или, лучше сказать, каким способом уклонюсь от их выполнения. Еще недавно мы с Глумовым провели день в окрестностях Петербурга, встретили в лесу статистика, который под видом собирания грибов производил разведки. И так он мне показался нехорош из себя, что при одной мысли о возможности очутиться в роли купальщика или собирателя грибов меня тошнило. Но спрашивается: что же предстоит предпринять, ежели вопрос будет поставлен так: или собирай статистику, или навсегда оставайся в списке неблагонамеренных и езди по кукуевской насыпи?

Понятно, как я обрадовался, когда на другой день утром пришел ко мне Глумов. Он был весел и весь сиял, хотя лицо его несколько побледнело и нос обострился. Очевидно, он прибежал с намерением рассказать мне эпопею своей любви, но я на первых же словах прервал его. Не нынче завтра Выжлятников мог дать мне второе предостережение, а старик и девушка, наверное, уже сию минуту поджидают меня. Что же касается до племянника, то он, конечно, уж доставил куда следует статистический материал. Как теперь быть?

- Бежать надо! - сразу решил Глумов.

- А ты?

- И я заодно. И Фаинушку с собой возьмем... бабочка-то какая! - золото!

- Куда же мы побежим?