Юсиф Самедоглы - День казни

- Меня?

- Именно! - Лейтенант засмеялся.

Разговор их затянулся, и лейтенант открыл свой увесистый портфель, достал из него большой термос, налил в граненые стаканы чаю и положил на газетном обрезке несколько пожелтевших по краям кусочков сахара. Угощая его чаем и прихлебывая сам, лейтенант открыл ему кое-что, предупредив, чтобы он не распространялся на этот счет. Раскрыли банду, которая обирала командированных из районов, и Майя С. у них служила главной приманкой. Потом лейтенант назвал своему побледневшему, как мел, собеседнику его именитых родственников, и дал понять, что если б не уважение к ним, то не стал бы тратить столько времени на беседу с ним.

- Нехорошо вышло, брат... Все мы грешили по молодости, и будем грешить!.. Но это... это другой случай...

Лейтенант был высок, плотен, широкоплеч, с выпуклыми карими глазами и с горячим дыханием, у него так раздувались ноздри, что, казалось, еще чуть-чуть, и повалит из них пар, и в комнате раздается паровозный свисток. Женщины не обходят таких своим нежным вниманием. Лейтенант подсказал ему наилучший выход из создавшегося положения и положил перед ним белый лист бумаги.

Выйдя из отделения милиции, он не дотерпел до дому, зашел в телефонную будку в глухом переулке, прислонился спиной к двери и заплакал.

Всего три минуты назад он написал под диктовку доброжелательного лейтенанта следующее: "Я, имярек, никогда не знал человека по имени Майя С.". Написал, подписал, проставил число.

В дверь позвонили. Замина, поспешно ополоснув руки, пошла открывать. У Бергмана, это был он, глаза, защипало, едва он вошел в прихожую, и положив на вешалку папку, которую он держал под мышкой, он сказал то же самое, что говорил за последнее время всякий, переступавший порог этого дома:

- У вас спертый воздух.

- Боимся проветривать.

- Почему? - удивился Бергман.

- Ну, вы же сами сказали, чтобы беречься от простуды, что... бронхи... - Замина посмотрела на него покрасневшими глазами и устало добавила: - Не знаю, профессор...

Бергман улыбнулся, захлопал белыми, как снег, ресницами за очками в серебряной оправе.

- Ты не так поняла меня, моя девочка... Очень тяжелый воздух, дышать нечем, - повторил он, прокашлялся и направился в комнату больного. Замина, легонько дотронувшись до локтя, остановила его.

- Он как ребенок сделался, - сказала она шепотом, - совсем разыгрались нервы.

- Например?

- Попросил у меня говута* с дошабом, как бабушка ему в детстве делала, съел ложку и расплакался...

______________ * Говут - толченая жареная пшеница.

- А как у него с аппетитом?

- Аппетит неплохой. Но он сам не свой профессор, то прослезится ни с того ни с сего, а то из-за пустяка какого-нибудь, на ребят наорет. Нервы совсем никуда.

Бергман доверительно взял женщину за руку.

- Это пройдет. Поверь мне, ничего страшного... Я, во всяком случае, не вижу ничего страшного... Но я еще не профессор, милая, если повезет, может быть, стану, - лет эдак через тридцать, а пока что я просто врач, - и Марк Георгиевич так хорошо, так заразительно засмеялся, что у хозяйки всю тревогу как рукой сняло. Она вздохнула и тоже улыбнулась.

"Зачем люди женятся?" - подумал Марк Георгиевич.

Услышав шаги, больной оглянулся и, увидев Бергмана, хотел было подняться с места, но врач остановил его жестом руки, подошел поближе и взял за руку. Больной уже три дня, как стал подниматься с постели. Сейчас он сидел в столовой в кресле, укрывшись жениной шерстяной шалью, и смотрел телевизор. На экране выступал ветеран войны со множеством орденов на груди.

- Ну как самочувствие?

- Ничего вроде. Температуры нет, по вечерам тоже. - Он с надеждой посмотрел на жену, призывая ее подтвердить. Замина согласно кивнула.

- Два дня как нет температуры, - сказала она, пододвинула доктору кресло и предложила сесть. Бергман сел, взял больного за запястье и, подняв близко к глазам левую руку с часами, стал отсчитывать пульс.

- Ну что же! - удовлетворенно сказал он. - Тахикардии тоже нет.

- Доктор, стакан чаю, а? - предложила Замина.

- С величайшим удовольствием, - отозвался Бергман, и с вашим знаменитым малиновым вареньем, да?

Замина ушла на кухню, а Бергман выслушал больного, просмотрел результаты анализов, задал несколько вопросов. И слушая, пытливо смотрел в осунувшееся лицо больного с обметанными лихорадкой губами и запавшими глазами, в которых был вопль о помощи. В чем, в чем причина этого отчаяния? - спросил себя врач. А вслух сказал:

- Антибиотики можно отменить. - Он положил на стол справки с анализами, почему-то огляделся по сторонам и сказал: - Подними-ка рубаху, я посмотрю, что у тебя там.

Больной стеснительно приподнял рубаху и показал врачу впалый живот и грудь с выпирающими, как у скелета, худыми ребрами. Бергман потрогал живот больного, погладил жесткую щетину, едва сдерживаясь, чтобы не отдернуть пальцы, ощущение было такое, как если б он коснулся на улице бродячей собаки. Потом он достал из левого кармана пиджака сверкающий, как клинок, молоточек и концом ручки прочертил на груди больного крест; рефлекса, можно сказать, не было.

- Нигде не болит? - спросил он, и больной, догадавшись о подозрениях врача, поспешил заверить:

- Нет, нет, не болит!

Бергман положил молоточек в карман и засмеялся.

- Нет ничего хуже, чем лечить искушенного в медицине больного, - сказал он, - боишься вопрос лишний задать. - Он дружески потрепал больного по плечу.

Больной тоже засмеялся и, подделываясь под доверительный тон врача, сказал:

- Да как же не искушаться, когда столько медицинских брошюр выходит? Волей-неволей читаешь...

- Я бы запретил издание популярной медицинской литературы, будь на то моя воля.

- Да вам-то она, чем мешает?

- Очень мешает. У нас нет времени читать ее, а вы начитаетесь и начинаете нас же учить, как нам вас лечить. - Опытный и чуткий врач, он уловил перемену в настроении больного, понял, что тот расслабился, освободился от угнетенного состояния, и продолжал разговор в полушутливом тоне: - Взять к примеру, нашу милейшую Салиму-ханум, я от нее сейчас иду, и, кстати, она передает привет тебе и Замине...

- Благодарю...

- Так вот, не далее, как час назад, она перечислила мне все симптомы гипертонического криза. Уверяю тебя, ни один выпускник медицинского института не знает так досконально, как знает она. Ее прямо-таки замкнуло на гипертонии, все ее помыслы только об этом. Нет ничего в этой области, чего бы эта женщина ни знала - названия лекарств, имена московских светил и клиники, в которых они консультируют, новейшие методы лечения... Даже я, поверь мне, о многом попросту не слыхивал. Так что же ты думаешь? Я пропишу ей лекарство, а она тотчас открывает справочник, найдет, прочитает, а потом уже решает, пить ей или не пить мое лекарство. - Бергман всплеснул руками, и они с больным засмеялись. Потом он снял запотевшие очки, протер стекла носовым платком, водрузил их снова на нос и сказал уже другим, серьезным тоном: - Я вот что, я хочу тебе дать совет.