Савченко - Лариса Мондрус

- А куда мы направляемся?

- Покажу тебе английский парк, какого нет нигде в мире.

- И даже в Англии?

- В Англии тем более.

- Чем же он знаменит?

- Увидишь... Скажу тебе без ложной скромности: здесь по жизни нам очень помогала наша внешность. Лариса, ты знаешь, всегда была привлекательна, и я выглядел неплохо. Такая аттрактивная пара. А самые разные люди охотно входят в дружбу с представителями мира искусства. Нейманисы тем более. Я латыш, у меня жена русская, и он латыш, и жена у него тоже русская, Александра. Интересно, что Нейманис, лютеранин, перешел в православную веру, принял религию жены. И сын, кстати, тоже.

- По какому случаю?

- Аделберт объяснял так. Когда лютеранский пастор читает проповедь, то всегда давит на психику. У них тенденция поучать прихожан. А ему этого не надо, он сам умный. Да еще лютеранская церковь в Германии в те годы придерживалась левого уклона. Деньги, которые им жертвовали, они инвестировали в африканское освободительное движение. Это тоже раздражало Нейманиса. Русский же батюшка тебе никакой морали не вдалбливает. Там свои ритуалы, песнопения. Ты можешь погрузиться в свои мысли, иметь в сердце диалог с Богом или не иметь, но в душу к тебе никто не полезет... Так, Борис, нам нужно найти стоянку...

- Это проблема?

- Здесь и днем - да.

В поисках свободного местечка проехали черепашьим шагом еще метров двести. Потом пешком вернулись назад. Миновали символические ворота и оказались в тени замерших в истоме лип и тополей. Прошли по мостику, перекинутому через бурлящий мутно-зеленый поток.

- Что за речушка такая шустрая?

- Ответвление Изара, искусственный канал.

Голосом знатока Эгил готовил меня к осмотру очередной экскурсионной "точки".

- В годы французской революции курфюрст Карл-Теодор учредил в Мюнхене первый общественный парк, названный Английским садом. Это один из крупнейших и красивейших парков в мире.

Я подумал, что сейчас увижу некое подобие Сент-Джеймского парка или охотничьих угодий Генриха VIII с живописными куртинами, озерами, полянами, по которым бродит экзотическая дичь. Но когда мы выбрались из тенистой аллеи на открытый взору дол, я, мягко говоря, обалдел. Никакой пасторали, никакой средневековой идиллии. Все видимое до дальнего леса пространство гигантское травяное поле, разделенное надвое мутно-зеленым арыком,буквально кишело обнаженными мужскими и женскими телами. Не знаю, господа. Я имею, конечно, представление о нудистских пляжах, видел один такой убогий в Серебряном Бору. В Коверссаде, где Ларису смущали пузатые мужички "с инструментом до колен", мне быть не сподобилось. Но тут, пока мы шли по узкой дорожке вдоль арыка, просто меркло в глазах от вызывающей человеческой наготы. Тела демонстрировались в самых немыслимых позах, некоторые фройлейн загорали, абсолютно не стесняясь, широко раздвинув ноги.

- Ну как? - иезуитски улыбался Эгил.

- Эдем! Если тут снимать картину вселенского совокупления, это было бы куда похлеще "Калигулы" Тинто Брасса.

Я был настолько задавлен впечатлениями, что спрятал даже видеокамеру. Не дай бог кто подумает, что я имею намерение заснять этот райский уголок. Какая-то умиротворенность в этом зрелище все-таки ощущалась. Никому ни до кого нет дела, кто-то читает книгу, кто-то возится с детьми, кто-то смотрит (или делает вид, что смотрит) куда-то вдаль, кто-то, прикрыв глаза, просто нежится под припекающим солнцем.

- А снимать здесь можно? - все-таки не удержался я от банального вопроса.

- Лучше не надо. Реакция может быть неадекватной.

- Да, камеру донести до выхода, наверное, не дадут.

Прогулка по Английскому саду оказалась нелегким испытанием для моей неокрепшей души. С трудом, но я выдержал экзамен на выносливость.

- Говорят, немки - самые легкодоступные в плане секса,- облегченно высказал я смелое предположение, когда мы вышли из парка.

Шварц дипломатично пропустил мимо ушей мой тезис.

В машине мы вернулись к прежней теме.

- Эгил, а почему ты вспомнил про Нейманисов?

- Да, Борис, вопрос по делу. Помимо того, что мы получили возможность общения с полурусской-полулатышской публикой, посещавшей их дом, Орест как еще недавний сотрудник свел меня с радиостанцией "Свобода".

- Майн готт! - воскликнул я.- Интересно!

- Да. Он познакомил меня с руководителем русской редакции Владимиром Матусевичем. Это бывший советский журналист высокого ранга, в 60-е годы перебежавший в Лондон, а затем попавший сюда. Он занял крупный пост на "Свободе", выше его были уже американцы, говорившие по-русски.

Пригласив меня на беседу, Матусевич позвал русских специалистов, среди которых я узнал Юлиана Панича, известного в 50-60-х годах советского киноактера. В конце 60-х он со своей женой Людмилой переехал из Ленинграда в Москву. Там нам не довелось познакомиться, а тут, узнав, что мы живем в Мюнхене, обрадовался, пригласил на ужин. Эмигрировав, Паничи рассчитывали обосноваться в Израиле, но там не было кинопроизводства. От них же мы узнали, что здесь находится и наш Игорь Кондаков. Его жена, эстонка Мила, по профессии манекенщица, вначале тоже надеялась сделать кинокарьеру в Израиле. Кондаков, как и я, лез во все музыкальные круги, что для музыканта несложно, искал работу по пиано-барам. Его преимущество - знание английского языка. Помню, как однажды встретил в кулуарах "Мелодии" его и Лешу Зубова, беседующих на английском. Не могу сейчас определить, какого качества был их английский, но они бегло обменивались фразами и, кажется, были очень довольны. Язык помог Кондакову, и первое время он получил ангажемент у очень крупной здесь группы "Аброс сейлорс". А потом подрабатывал всякими халтурками в клубах и барах. Все эти джазовые "стандарте", практикуемые в мире, сидели у него в голове.

- Хорошо, а беседа-то с Матусевичем чем закончилась?

- Мне дали поработать с микрофоном и в итоге не взяли - мешал латышский акцент. В начале 70-х радиостанция "Свобода" состояла из отдельных небольших редакций, вещавших круглосуточно на языках всех основных национальностей Советского Союза. Самая большая из них - русская, персонал которой сформировался из бывших власовцов, украинских "нацменов" и прочих перебежчиков, в своем образовании весьма далеких от литературы, искусства, музыки, журнализма. Даже свой родной язык эти люди знали плохо. На станции остро ощущался дефицит квалифицированных сотрудников. Поэтому с началом еврейской эмиграции упор делался на профессионализм, а помимо этого, на чистоту и грамотность языка. Так что акцент подвел меня.

Эгил прижимает "БМВ" к обочине, и мы втискиваемся в найденную среди машин брешь.

- Пойдем, Борис, пива попьем.

- Твоего коня не уведут?

- Да нет, тут у меня тройная защита.