Савченко - Лариса Мондрус

С латышами дело обстояло сложнее, нежели с евреями, но они, быть может, еще острее проявляли свое любопытство в желании видеть Мондрус ведь это она так блестяще спела "Йедер нетте летте" и прославила их порабощенную родину. Взращенные на дрожжах западной культуры, латыши на концертах Мондрус становились похожими больше на периферийных любителей эстрады где-нибудь в Тамбове или Сарапуле, увидевших вдруг воочию столичную звезду,- тот же неуемный восторг и поклонение.

В Чикаго, когда в антракте поставили в фойе столики, за одним из которых продавались пластинки и кассеты Мондрус, а за другим Лариса раздаривала автографные карточки, в очереди началась такая давка, что на следующих концертах Шварц делал специальное предупреждение:

- У нас сложилась здесь традиция в перерывах продавать записи Ларисы Мондрус. Просим уважаемую публику не волноваться и соблюдать порядок. Кассет и открыток хватит на всех.

В Кливленде зрители не расходились два часа (!) в ожидании певицы. Накладка произошла из-за того, что Шварц, сидевший за рулем вагон-стейшена, выезжая из Детройта, на каком-то отрезке пути перепутал дорогу, свернул не туда, в результате пришлось сделать порядочный крюк. Кстати, пару слов об этом вагон-стейшене марки "щевроле-фьюри". Его взяли напрокат в Нью-Йорке, доверху набив пачками пластинок и кассет. Кое-как втиснулись и сами. Больше всех страдал Кондаков, у него только голова торчала поверх коробок. "Я так больше не могу ехать,- стонал он.- Шварц, ты должен куда-то убрать эти чертовы пластинки". Эгил, усмехаясь, успокаивал его: "Подожди до первого концерта, их сразу убудет..."

Концерт в Кливленде все же состоялся, и через несколько дней в "Новом русском слове" появилась даже симпатичная рецензия, отрывок из которой я процитирую:

"В тот вечер публика выдержала огромный искус - концерт начался на два часа позже против назначенного времени (что-то случилось с машиной Мондрус по дороге из Детройта, где выступала певица). Уже стояла очередь в кассу на возврат билетов, когда руководитель Русского клуба г-н Свирский объявил о приезде ансамбля. Ждали еще более получаса, понимая, что Мондрус нужно переодеться, прийти в себя, чуть отдохнуть после многочасового пути. Но вот раздались звуки аккомпанирующего трио, и со сверкающей и, смело можно сказать, чарующей улыбкой вышла Лариса Мондрус. Сильный, хотя и не очень широкий по диапазону, голос немедленно захватил слушателей, и шумные аплодисменты всего зала были заслуженной наградой артистке за ее попуррийный "антре" из известных эстрадных песен. Физически ощущалось, как усталость от длительного ожидания начала концерта испарялась благодаря огромному сценическому обаянию, присущему Ларисе Мондрус. Моментально возникший творческий контакт, как бы невидимая прекрасная струна между исполнительницей и зрительным залом - то, что индийцы определяют словом "прана", а американцы - "харизма",- было радостно воспринимать.

На протяжении двух отделений концерта артистка щедро пела на русском, английском, латышском и других языках. Едва ли нужно анализировать, что было лучше. Не боясь захвалить, можно сказать "все было лучше" благодаря увлекающему таланту артистки, ее захватывающему исполнению..."

Пребывание в Америке еще больше, чем израильское турне, смахивало не встречу с прошлым. Словно из небытия возникали, казалось бы, навсегда забытые лица. О чем речь, если в первый же день к Мондрус и Шварцу, остановившимся в латышской гостинице в районе Бронкса, сюрпризно заявился трубач Володя Чижик. Он приехал на модном красного цвета спортивном "шевроле" и вместо разговоров о былом и настоящем эстрадного искусства сразу стал хвастаться своей машиной: "Эгил, ты посмотри, какой у меня руль. Нет, ты сядь и попробуй. Баранку можно крутить одним пальцем".

Чижик эмигрировал позже Мондрус, но уже бегло владел английским и был женат на американке, дочери крупного банкира. Поскольку мои гастролеры прибыли в Штаты без аппаратуры, с одним усилителем "Дайнокорд", Володя помог Шварцу купить в Нью-Йорке колонки "Боссе" - самые качественные, компактные и транспортабельные громкоговорители.

Состоялась встреча с музыкантами, которых Шварц не видел по меньшей мере лет пятнадцать. В начале 60-х получил известность в профессиональных кругах музыкальный дуэт Игорь Бирукшкис (бас-гитара) и Борис Мидный (саксофон). В 1963 году к ним присоединили пианиста Кондакова, и это трио собирались послать на гастроли в Японию, на Всемирную выставку. Кондакова в последний момент сняли с поездки, а Бирукшкис и Мидный, оказавшись в Стране восходящего солнца, отказались вернуться на родину, попросили политическое убежище в Штатах. История с токийскими "невозвращенцами" получила шумную огласку и просочилась даже в советские газеты. Теперь обоих музыкантов Шварц увидел на Манхэттене в "Грин виладж", где в стеклянном павильоне черно-белый состав играл свой "джем-сейшн" (там же трубил и Володя Чижик).

А как было не навестить Эмиля Горовца, с которым и в концертах выступали, и плотно общались в последние московские месяцы, когда готовились к отъезду? Горовец со своей женой Мусей занимал государственную квартиру в доме, принадлежавшем городу Нью-Йорку. В таких комьюнити в жилом массиве на берегу Хадсон-ривер селили первоначально эмигрантов из России. Из окон его квартиры на семнадцатом этаже открывалась широкая панорама на Манхэттен.

У Горовца по сравнению с другими исполнителями имелось важное преимущество - еще в Советском Союзе он прославился сначала как чисто еврейский певец. Поэтому в Америке ему удалось значительно легче занять свою исполнительскую нишу. Правда, идиш здесь был почти забыт, но какая-то часть еврейской диаспоры еще пользовалась им, благодаря чему Горовец без концертов не сидел. Его жена устроилась на радио, где вела получасовую передачу для русской колонии. Спустя несколько лет Муся умерла.

В том же многоквартирном комплексе на Хадсон-ривер нашел себе пристанище и лучший администратор Союза Паша Леонидов. Кое-как калякая по-английски, он так и не сумел вписаться в американский образ жизни и был страшно разочарован "капиталистическим раем". Паша жаловался Шварцу: "То, что я могу писать стихи, здесь абсолютно никому не нужно. Если ты певец, дорога одна - в кабак. Если ты конферансье, как Саша Лонгин, или поэт,- то на такси". Ни в кабаке, ни таксистом Леонидов работать не мог, считал ниже своего достоинства. Он предпочитал сидеть на пособии по безработице, а его жене Гале удалось найти место экономки в богатой семье. Тем они и кормились. В Америке у них родился сын.

В конце концов, не выдержав "раздрая" между мечтами и суровой действительностью, Паша решил хлопотать о возвращении на родину - там все-таки он был человеком (в смысле, личностью). Это желание тоже оказалось несбыточным. В посольстве от Леонидова потребовали публичного, так сказать, саморазоблачения. Он написал покаянное письмо, где-то опубликовал, но с ним все равно вели странную игру: когда он хотел уехать - не пускали, "пудрили мозги", а когда разрешили - раздумала возвращаться его жена.