Хана Сенеш - Дневник (Ее жизнь, миссия и героическая смерть)

"Это неверно, - прервала я его. - Я убеждена, - что это неверно: однажды, когда мы встретились с нею во время прогулки в тюрьме гестапо и я спросила ее, какое у нее было задание, - она сказала, что не может прямо ответить на этот вопрос, так как связана обязательством соблюдать военную тайну, но она заверила меня, что не предпринимала и не совершала ничего, что могло бы нанести ущерб Венгрии. Совершенно напротив!" - "Но в Венгрии действуют теперь законы военного времени, а у вашей {382} дочери был найден радиопередатчик. Поэтому военный трибунал нашел ее виновной в измене и потребовал приговорить ее к высшей мере наказания. И это... наказание... мы... привели в исполнение".

Мое сердце замерло, в глазах потемнело... Вдруг я вспомнила письмо Селечени, в котором он сообщал, что приговор еще не вынесен. Может быть Шимон из садистских побуждений хочет причинить мне страдания? Я ухватилась за эту мысль, как утопающий за соломинку: "Нет, нет, этого не может быть. Только сегодня утром я получила письмо от адвоката - он пишет, что приговора еще нет и что он известит меня, когда будет назначен день вынесения приговора. Адвокат был бы наверняка поставлен в известность, если бы что-нибудь произошло". - "Да, конечно, адвокат знает, но он, наверно, хотел пощадить вас".

"Щадить меня? Какой может быть в этом смысл? Сколько же времени можно скрывать от меня? Нет, нет, адвокат несомненно сообщил мне правду". "Как звать адвоката?" - "Доктор Андор Селечени. Его письмо при мне". Порывшись в сумке, я вынула оттуда письмо и протянула его Шимону. Он быстро пробежал его глазами, записал фамилию и номер телефона адвоката и сказал "Хорошо, мы сообщим ему по телефону".

Теперь я поняла, что нет больше надежды. "Разве можно так... просто? Неужели так бывает?.. Ведь мне даже не дали повидаться с нею.. поговорить...", - бормотала я. "Она не хотела {383} видеться с вами, чтобы уберечь вас от переживаний". (Позже он рассказал доктору Селечени прямо противоположную версию: она просила о встрече со мной - это было ее последнее желание, но ее "отговорили").

После короткой паузы он продолжал: "Но вы получите прощальные письма. Она их написала несколько". Снова помолчав, он добавил: "Кстати, должен признать, что ваша дочь до последней минуты сохраняла мужество и твердость характера. Она была действительно горда тем, что она еврейка".

В его словах слышалось недоумение, но вместе с тем и нескрываемое уважение. "Не знаю, нарушила ли моя дочь - а если нарушила, то чем, военные законы...". "Она совершила исключительно тяжелое преступление",прервал меня Шимон.

"...Но, у меня нет и тени сомнения, - что перед Богом и людьми она не виновна. Тот, кто наделен таким талантом и достоинствами, способен лишь на поступки прекрасные и благородные". - "Да, она действительно была незаурядным человеком. Но именно такие и берут на себя из ряда вон находящие задания. Жаль, что она не избрала неверный путь... Эта война унесла с собой много жизней и потребовала неисчислимых жертв, - считайте, что ваша дочь - одна из них".

Когда я, шатаясь и спотыкаясь, сходила с лестниц, меня вдруг ударила в голову мысль, что Шимон только что вернулся с казни. Впоследствии эта догадка подтвердилась.

Вскоре после моего ухода доктор Селечени, {384} проходя мимо тюрьмы на улице Маргит, заметил выезжающий из ворот катафалк. "Что это, - спросил он часового, - снова кого-нибудь казнили? - "Да, казнили женщину - офицера британской армии", - ответил часовой.

Селечени бросился наверх и, ворвавшись в кабинет Шимона, обвинил его в незаконной расправе, - без вынесения судебного приговора. После войны, в ходе судебного процесса против Шимона, было установлено, что казнь действительно была незаконной.

Несколько дней спустя мы пошли с сестрой в тюрьму на улице Конти, чтобы забрать письма Анико. Нашей просьбе очень удивились и сказали, что письма, по-видимому, находятся на улице Маргит. Они и в самом деле оказались там, у Шимона, который прочитал их доктору Селечени, но выдать их отказался. По словам адвоката, Шимон, бежав за границу, вместе с другими документами увез с собой и эти письма.

В тюрьме на Конти мне выдали несколько принадлежавших Анико вещей, и в одном из карманов ее одежды я нашла два небольших листка бумаги. На одном из них были стихи, написанные ею, вероятно, после нашей первой встречи, и несколько недатированных прощальных строк:

"Дорогая мама, вот все, что я могу сказать тебе: миллион благодарностей и, если можешь, - прости меня.

"Ты сама поймешь, почему слова тут излишни...

Твоя бесконечно любящая дочь".