Иван Шмелев - Детям (сборник)

Мэри подошла к Ваксе и стала лизать ей шершавую спину.

– Ах, что это вы?.. Вы так хороши! – конфузливо зашептала Вакса.

Сладкое чувство подступило к сердцу, не знавшему ласки. Глаза замигали часто-часто. Она хотела лизнуть Мэри в золотистую шерстку, потянулась и не достала.

– А тяжело возить воду?

– Тяжело… но я привыкла… Вот если бы мне давали овса…

– Как? Вам не дают овса?! – удивилась Мэри. – Я всегда ем овес…

– Да? Всегда!.. Но вы… так красивы… А мне… Впрочем, я как-то ела овес… давно-давно…

– Хотите?.. В моей кормушке…

– Н-но! Шевелись, холера! – закричал водовоз, вскакивая на бочку.

– Прощайте, – грустно сказала Вакса, нагнула голову и поплелась дальше.

– Какова!.. – запищал воробей. – Вот это я понимаю: она сто́ит овса!..

Встреча с Ваксой оставила в душе Мэри след грусти.

В тот же день вечером старый жокей сказал дочери:

– Сегодня Мэри показала такую резвость, что я окончательно решил, что мне делать. Это – чу́дная лошадь. Весной я еду на скачки… Мэри спасет нас, Мэри вернет нам покойную жизнь.

– Опять старое… это вечное беспокойство! Что вам принесли эти скачки, папаша?!

– Ничего… Это будет последний выход старого Числова.

День ото дня сильней волновался старый жокей. Часто среди ночи подымался он с теплой постели, надевал полушубок, брал фонарь и шел смотреть Мэри. В ночной темноте слушал он, не крадется ли кто к сараю, не беспокойна ли лошадь. Он чего-то боялся. «Что делать, если она заболеет?» – вставал беспокойный вопрос. Старик похудел и постарел за последнее время.

Дни бежали. Серенький домик стоял по-прежнему скучный. Ветер свободно гулял в черных сучьях старого вяза, скрипела калитка, стучали дряхлые ставни в бурные ночи. Скучно было снаружи, но невесело было и внутри: семья начинала нуждаться. До глубокой ночи стучала машинка; до вторых петухов гнулась за работой хозяйка; давно отнесли в ссудную кассу жетоны и победные кубки. Ведь для Мэри нужен овес! Скоро придется отнести и призовые часы, и тогда…

«Скорей бы приходила весна!» – думал угрюмый жокей.

Плохо приходилось Жуку последнее время. Когда хозяйка выливала помои, он жадно кидался и уныло отходил прочь.

– Опять картофель! Хоть бы какую обгорелую кость!..

Теперь он был рад корке хлеба.

– Вы нас съедаете! – ворчал он на Мэри. – Каждый день овес и овес! Это, наконец, стоит денег… А какой толк? Вот Вакса – дело другое: она добывает денег хозяину, и Бушуй всегда сыт. А вы… Я и сторожить вас не стану: пусть лучше вас украдут, по крайности, овса не придется покупать…

– Но я… я… – оправдывалась Мэри, – я сама не знаю… Мне очень вас жаль. Хотите, ешьте овес… Вот же воробей ест…

– А ну вас с овсом! Оба вы дармоеды. Вот уйду на бойню, буду кишки воровать…

Конечно, Жук все это говорил сгоряча. Он знал отлично, что никуда не уйдет, – он любил хозяйку, Надюшку, Сеньку, бедного старичка и Мэри. Воробей последние дни провалился куда-то. Жуку и по воробью было скучно.

– Где он, старый дармоед? – ворчал Жук. – Хоть покричал бы, что ли, – все не так скучно.

Мэри также грустила: речи Жука, его жалкий вид смущали ее. Разве она виновата, что ее не везут куда-то туда, о чем говорил воробей? Хоть бы он ободрил ее: он так много знает. А она… она сделает все, что в силах!

Снег наконец начал таять, зима уходила. Прилетели грачи, загремели в сучьях старого вяза. Задумчивы, тихи, розовели весенние вечера. Румянились зори.

В один из таких вечеров заявился во двор воробей.

– Чуть-жив!.. Чуть-жив!..

– А я уж думал – ты издох, – сказал Жук, виляя хвостом. – Куда тебя носило?

– Соскучились?.. То-то!.. А то – дармоед!.. – Воробей все еще помнил обиду. – Однако же и подвело, брат, тебя!

– Не твоя забота.

– Ну, не лайся. Я вам принес важную новость. Вы, – обратился он к Мэри, – скоро отправитесь за деньгами…

– Быть не может! – даже подпрыгнул Жук. – Мэри, вы слышите?..

Мэри раздула ноздри, наставила уши и замерла.

– Наконец-то!

– Да. Я все это время прогостил на заводе. Хороший стол, полное уважение нам там, – отчего, думаю, не пожить? – важно говорил воробей, развалясь на заборе. – А тут только хозяина объедать… Это не в моем характере. Ну-с, и вчера, господа… вы слышите, Мэри? – вчера толстяк отправил с завода лошадей и сказал: «Ну, с Богом! Идите добывать деньги!» Стало быть, и вас повезут скоро.

Мэри дрожала: чувство восторга и непонятного страха охватило ее.

– Я так рада! Я буду добывать деньги, я буду трудиться, как эта несчастная Вакса…

– Да, – перебил воробей, – я и забыл: Ваксы нет больше, господа…

– Как?.. – спросили вместе Мэри и Жук.

– Да. Это очень печально, но это так. Сегодня она упала на горе с бочкой и околела. Я видел, как живодер увозил ее на санях… Чик… чик… чик…

Все замолчали. Жук стал слегка подвывать.

– Цыц! – крикнул старый жокей. – Экий пес… Цыц, говорю!

Мэри опустила головку.

– Бедная Вакса!

– Она, – вдруг сказал воробей, – сделала свое дело… не как другие… Пойти проведать квартиру…

И воробей уже рылся в кормушке.

Мэри задумчиво стояла среди двора. Старик подошел к ней.

– Что, Мэри? Что, моя крошка? Скоро тронемся в путь.

Он взял ее за голову и просительно заглянул в глаза.

– Не выдай, родная!..

Приближался решительный день: пора ехать «туда». Подолгу оставался Числов в конюшне. Насыпав овса, он прислонялся к стройному корпусу Мэри, клал голову ей на шею и думал. Мэри переставала хрустеть, дрожала, тревожно косилась на дорогое ей, такое худое, желтое, небритое лицо. Она слышала тяжелые вздохи, она чувствовала, как дрожат руки, приглаживавшие гривку. И она отзывалась: ее все еще детское ржанье резало ухо, звенели стекла окошка, вздрагивал задремавший Жук. А когда старый жокей крестил ее, уходя, Мэри провожала его глазами, а Жук ворчал:

– Смотрите, какой скучный наш старичок…

На что воробей отвечал с ехидством:

– Есть некоторые, которые этого не замечают.

– Это жестоко! – кричала Мэри. – Я все бы сделала!..

– Вы-то чего придираетесь? – шипел воробей. – Только и разговору, что ли, что о вас?!

Совместная жизнь в конюшне становилась невыносимой. Жук ныл во сне, ворчал наяву. Мэри часами выслушивала колкости и вздыхала.

Воробей был словно пропитан ядом. Он злился последние дни на всех, обсиделся, расстроился, перья из него вылезли. А какой веселый малый был он всегда! Он любил смех, солнышко и бодро смотрел вперед. А теперь! Все вокруг было мрачно: вздыхал старый хозяин, хозяйка, озабоченная, все уходила куда-то, Надюшка болела и не выходила гулять, Сенька уныло слонялся возле конюшни, Жук часами лежал, уткнув в лапы тоскливую морду, Мэри… она уже не пугает его в кормушке. И воробей изнывал и шипел.