Константин Кунин - За три моря. Путешествие Афанасия Никитина

Когда Али-Меджид вновь спросил его, как он думает распорядиться своим богатством, Афанасий взглянул ему прямо в глаза и тихо сказал:

– Хочу в Индию ехать. Что посоветуешь?

– Хорошо придумал, – сказал самаркандец. – Поезжай, посмотри далекие земли. Успеешь вернуться на Русь. Только помни: индийские мусульмане все время ведут войны с неверными и не терпят ни индуистов [75], ни язычников [76], ни христиан. Но ты за персиянина сойдешь: язык и обычаи персидские ты знаешь.

– А Юша? – спросил Никитин.

Али-Меджид засмеялся:

– Юша еще лучше тебя может прикинуться персиянином! Его Хаджи-Якуб всему обучил, пока мы через Персию ехали.

И в самом деле, дальняя дорога сильно изменила Юшу: он очень загорел, вытянулся, повзрослел, стал расторопным и подвижным. Парень ловко сидел в седле, умел навьючить коня, научился стрелять из лука.

Говорил он по-персидски свободно, знал множество мелких, но очень важных правил персидской жизни: что в доме неприлично сидеть без шапки, но обязательно надо снять обувь; что в гостях надо ждать, пока хозяин начнет есть, и следить, когда он кончит; что в Персии зовут человека, поворачивая ладонь к нему и помахивая пальцами – совсем так, как на Руси гонят прочь. И многое, многое другое.

Долго беседовал Никитин с Али-Меджидом. Самаркандец советовал ему, какие товары везти на продажу в Индию.

Однажды ночью Али-Меджид разбудил Никитина:

– Вставай, друг, вставай скорей! Счастье пришло.

– Что случилось? – спросил Афанасий.

– Вставай скорей! Говорю – счастье пришло. Богатый купец умер, а у него были кони из Арабистана.

– При чем же тут я? – все еще не понимал Никитин.

– После поймешь. Говорю – идем скорей!

Никитин не стал больше расспрашивать.

Он знал, что зря Али-Меджид не пришел бы к нему ночью.

Он быстро оделся и пошел с самаркандцем, а по дороге узнал от него, что, согласно обычаям Ормуза, часть имущества умершего купца переходит властям города. Начальник стражи взял свою долю, но он боялся, что правитель города отберет у него лучших коней. Вот он и решил тут же ночью продать двух коней умершего купца.

– Он дешево продаст, – закончил свой рассказ Али-Меджид, – утром у него их отнять могут. Одного коня брат берет, а другого ты себе возьми.

Они быстро добрались до караван-сарая, где умер аравийский купец. Их, видимо, ждали. По знаку Али-Меджида стражник повел их к коновязям, и при свете луны Никитин увидел такого арабского жеребца, о котором мечтал лишь во сне, – белого, сухого, ловкого и порывистого, с маленькой злой мордой и мягкими розовыми губами.

Молча стоял Афанасий перед жеребцом, пока Али-Меджид не тронул его за плечо:

– Берешь коня?

– Как же не взять? Конь-то какой! – восхищенно сказал Никитин.

Утром он весело объявил:

– Ну, Юша, собирайся в путь-дорогу! – и рассказал о своей ночной покупке.

Юша был счастлив. Ему уже надоело в Ормузе.

По совету Али-Меджида Никитин оделся персиянином и назвался Хаджи-Юсуфом из Хорасана. Юше дали имя Али.

Грузиться на корабль пришлось ночью: Афанасий боялся, что днем кто-нибудь узнает белого коня, которым все любовались в конюшне купца.

Еще днем Никитин побывал на корабле. Из Ормуза в Индию плавали на невысоких судах с одним парусом. В Индии железо было очень дорого, поэтому судно сбивали без гвоздей. Доски прикрепляли деревянными клиньями или перевязывали канатами. На судне кроме Никитина ехало еще пять персов-купцов со своими конями. Заблаговременно на корабль погрузили ячмень, но потом принесли полдюжины конских шкур с хвостами.

– Зачем в Индию шкуры конские везут? – спросил Афанасий у корабельщика Махмуда.

– Кто везет коня в Индию, тому индийские владыки дают скидку с пошлины на другие товары, что он привезет с собой.

– А зачем же шкуры везти? – ничего не понял Никитин.

– А если конь в море издохнет? – лукаво улыбнулся Махмуд. – Чтобы купцы не несли убытки, за издохшего коня, как за живого, они получают скидку с пошлины. Нужно только сдать властям его шкуру. Вот и придумали ормузские купцы скупать за бесценок в Персии шкуры павших лошадей и везти их в Индию.

Никитин только головой покачал – так удивили его купеческие хитрости.

Вечером Афанасий с Юшей провели жеребца по ормузским улицам. Али-Меджид помогал им. Подкупленная стража пропустила их через ворота. В темноте подошли они к берегу, по сходням свели жеребца на судно, где стоял уже десяток коней.

– Прощай, друг! Попадешь в Самарканд – дорогим гостем будешь… Юша, Афанасия слушайся, он у тебя вместо отца, – сказал Али-Меджид на прощание.

– Прощай, милый человек! – сказал Никитин. – Вовек твоего добра не забуду. Утешил и призрел [77]ты меня на чужбине.

– Ничем не смогу заплатить долга жизни! Счастливый путь!

Ветер надул парус. Корабль поплыл в Индию.

Еще сквозь сон услышал Афанасий ржание. Где-то поблизости, заливаясь, ржал конь. Не сразу понял Никитин, где он, что с ним.

Вновь повторилось ржание. Афанасий вскочил, вышел из каморки и пересек пустой, залитый луной двор. У входа в конюшню, свернувшись клубком и накрывшись с головой белой тканью, спал конюх. Никитин перешагнул через него и вошел в темное теплое стойло. Скорее угадал он, чем увидел, голову белого жеребца и положил ему руку на шею. Жеребец вздрагивал мелкой дрожью. Афанасий начал легонько гладить его, приговаривая: «Васька, Васька!» Жеребца звали пышно – Вазир [78], но Никитин переделал его имя на простое родное – Васька.

«Дома подвалил бы жеребцу сена либо подсыпал овса, а здесь, в Индии, коней кормят по-чудному, – думал он, возвращаясь к себе. – Вот и приходится держать этого бездельника, – сожалел Никитин, снова перешагивая через безмятежно спавшего конюха. – Лентяй он и лежебока. Все его дело – приучить коня к диковинному индийскому корму. Приучит – выгоню», – решил он, выходя во двор.

Идти в дом, в духоту, не хотелось. Никитин знал, что долго не заснет.

Больше месяца жил Афанасий в Индии, а все не мог привыкнуть к сухому, жаркому индийскому климату – плохо и тревожно спал, часто просыпался, утром вставал измученный, неосвеженный. У него часто болела голова, звенело в ушах.

«Стар становлюсь!» – подумал он.

Юша легко привык к индийской жаре. Вот и сейчас он мирно спал в душной каморке индийского подворья. Никитин постоял, послушал. Васька, видимо, успокоился: в конюшне было тихо.

Ощупью в темноте он нашел тетрадь, перо, дорожную медную чернильницу, вышел во двор и сел у колодца.

Он любил записывать по ночам. Днем в караван-сараях вечно царили гомон и сутолока, а теперь, в тишине индийской ночи, ничто не мешало его мыслям.