Виктор Широков - Вавилонская яма

Через несколько минут Соня покончила с процедурой заполнения документа и дала его подписать Гордину.

- Борис Владимирович, а Волков так и не принес паспорт, хотя и обещал, и Пильштейн никак не объявляется, - доложила она директору.

- Да, знаю, знаю, я сам ему несколько раз звонил. Видимо, нет его в Москве, сидит, наверное, на даче в Рязанской губернии, яблоки караулит. Бог с ним, если не объявится ещё два дня, отдадим документы в пенсионный фонд без него. Пусть потом попрыгает или попляшет, вечный разиня, - устало констатировал Борис Владимирович и обратился к Гордину: - Ну, что, пошли, покурим.

Некурящий Гордин, оставив с сожалением "дипломат" в кабинете, вышел за Безъязычным на улицу, пронаблюдав тот же ответственный ритуал отпирания и запирания двери в ажурной решетке (предусмотрительность в отношении бомжей или бандитов, а может самоизоляция). Говорить им было не о чем, Гордин давно отошел от рутинных издательских дел, тем более не получая около года и так мизерную зарплату, перекинулись ничего не значащими фразами об экономической ситуации в стране, о новых, будоражащих многих, назначениях в администрации президента. Фразы были банальные, затертые, как медные деньги, равно как и чувства, их диктовавшие. Если раньше, при застое, каждый рядовой гражданин был для государства как бы винтиком, то сейчас он скорее всего мог уподобиться изогнутому от постоянного битья по голове гвоздю, выброшенному за ненадобностью на обочину жизни.

Вернувшись в кабинет, Безъязычный и Гордин выпили каждый свое, первый - чаю, второй - кофе, и похрустели крекерами на радость Соне. И стали собираться восвояси. Гендиректор, вспомнив об обязанностях, дал внятные указания подчиненным феминам, в частности сообщил в деталях свой завтрашний маршрут передвижений по городу и сам ознакомился с распорядком дня главбуха и секретарши.

- Слушай, а ты займись-ка новыми изданиями, у нас ещё энциклопедический словарь не распродан до конца, и потом Барканов и двухтомник Урлацкого осели на складе. Тиражи их практически не двигались, а вбитые в издание деньги надо отбивать, не так ли.

Гордин взял образцы, положил их в черную тканевую сумку, поскольку "дипломат" был уже переполнен купленными в "Ракурсе" книжками, среди которых выделялась "Энциклопедия российского мошенничества", (в автобусе и метро он освоил аж одиннадцатую главку "Недвижимость", остановившись на двенадцатой "Органы", и не предполагая актуальность для него именно последней), и издатели-други тронулись в путь.

- Ну, я сейчас дальше, а ты куда - в метро? Прямо домой намылился или ещё побегаешь по книжным? - вроде как пошутил Безъязычный.

- Да ещё нет, не домой. Постараюсь на Тверскую в "сотый" заехать с образцами. Да вот сейчас ещё на лоток гляну, что там из печатной продукции пулей улетает, - откликнулся Гордин, не сумев развить начальственную шутку своей.

Он развернулся, прошел назад несколько метров, совершенно не предполагая, что давно стал объектом слежки, объектом пристального внимания современных мошенников, вооруженных "Макаровым" и алыми служебными удостоверениями, добывающими им основной прокорм в отличие от скудного государева пайка, внимания того ока, от которого храни вас Господь.

В это мгновение к нему обратилась миловидная девушка, оказавшаяся рядом. Она спросила, не знает ли он какой-то магазин с мудреным названием, которое Гордин не понял и не запомнил. Он вежливо признался в незнании и в свою очередь спросил, что за чудо-товары продаются в этом чудо-магазине.

- А там всего понемножку: одежда, косметика, обувь, бижутерия и даже книги - ответила девушка, явно стараясь продлить разговор, во время которого она вместе с Гординым отошла с центра асфальтированной площадки возле метро и продолжала осматриваться.

- А какие вы любите книги? Дамские романы, детективы, наверное, Александру Маринину или Викторию Токареву, а может, поэзию? - привычно затронул любимую тему Гордин. О книгах он был готов говорить с кем угодно, где угодно и сколько угодно, в отличие от Марианны Петровны не считая это большим грехом.

Солнце по-прежнему безмятежно светило с высоты и гладило июльскими лучами лысеющую голову незадачливого издателя.

- Ой, как вы угадали? Я действительно люблю читать стихи, только они сейчас мне давно не попадались. Может, уже поэты перестали их сочинять, время-то отнюдь не поэтическое, - ответила девушка, смотря на Гордина вызывающим и в то же время покорным взглядом. Словно льдинка таяла в кипятке. "А глаза-то у неё чайного цвета и такие огромные, не глаза, а прямо-таки глазища в поллица", - подумал Владимир Михайлович. Впрочем, может, это все он тут же и присочинил, может, она вовсе и не смотрела на него, а по-прежнему искала взглядом остро необходимый магазин, где продается всякая всячина, так дорогая сердцу и кошельку прекрасной половины человечества.

- Это почему же не сочиняют, вот я, например, пишу. Хотите, прочитаю.

- Хочу. Только давайте, пойдем по дорожке, кажется, нужный магазин в том направлении. Вы не против? А как, кстати, ваша фамилия? Может быть, я читала вас? - ответила вопросом на вопрос девушка. Извечная современная привычка.

И Гордин, заведя глаза то ли небу, то ли долу, начал читать наизусть одно из своих "коронных" философических стихотворений: "Неумолим к мечтам возможностей предел. Не помню, кто сказал про пальцы брадобрея. Я прожил эту жизнь не так, как я хотел. Пусть к дочери судьба окажется добрее. Уходит день и час, и не остановить мгновенье, и нельзя надеяться на случай. Сердца соединить едва ли сможет нить взаимности простой, когда ты невезучий". При чтении он слегка шепелявил, потому что потерял верхний протез, и сейчас ещё старательно прикрывал верхней губой отсутствующие зубы, что сообщало серьезному стихотворению вообще-то несвойственный ему комический эффект. Во время чтения они переместились по асфальтовой дорожке, словно танцуя замысловатые па. Гордин держал в левой руке сумку с издательскими образцами, а в правой - излюбленный "атташе-кейс" с купленными в "Ракурсе" книгами. Ах, "Энциклопедия российского мошенничества"! Какая иллюстрация к ней меж тем разворачивалась на асфальтированной площадке возле метро!

Стихотворение закончилось неожиданно быстро.

- Ну, как вам стихи? - спросил Гордин, в общем-то предполагая ответ.

- Прекрасно. Великолепно. А как все-таки ваша фамилия? - продолжала настаивать девушка.

- Вы все равно не знаете, я последнее время мало печатаюсь, - ответил Гордин.

- Что ж так, не берут? Или у других лучше? - тон разговора сменился, видимо, девушку обидел отказ назвать свою фамилию.

Она энергично встряхнула головкой, так что белокурые волосы брызнули одуванчиковым оперением, и пошла по асфальтовой дорожке, даже не простившись. Гордин хотел было крикнуть вслед, но тут же перестроился с поэзии на прозу, мысленно махнул рукой на непонятливую Лику, благо, на самом деле обе руки были заняты поклажей и повернул к станции метро.