Василий Шукшин - Беседы при ясной луне

- Дак чего, просто вот полежать, и все? - никак не могла взять в толк Марья.

- Все. Ну-ка, как это тут, думаю, будут ухаживать за мной? Слыхал, что уход там какой-то особенный. Ну, никакого такого ухода я там не обнаружил - больше интересуются: "Что болит? Где болит?" Сердце, говорю, болит - иди, доберись до него. Всего обстукали, обслушали, а толку никакого. Но я к чему про горбольницу-то: про людей мы заговорили... Пришел, значит, я в палату, лежат эти козлы... Я им по-хорошему: "Здравствуйте, мол, ребята!" И прилег с дороги-то соснуть малость: дорога-то дальняя, в телеге-то натрясло. Сосну, думаю, малость. Поспал, значит, мне эти козлы говорят: "Надо анализы собирать".- "Какие анализы?" - "Калу,- говорят,- девятьсот грамм и поту пузырек". Я удивился, конечно, но...

Тут Марью пробрал такой смех, что она досмеялась до слез. Баев тоже сперва хмыкнул, но потом строго ждал, когда она отсмеется.

- Ну и как? - спросила Марья, вытирая глаза концом полушалка.Собрал?

- Стали сперва собирать пот,- продолжал Баев, недовольный, что из рассказа вышла одна комедия: он вознамерился извлечь из него поучительный вывод.- Укрыли меня одеялами, два матраса навалили сверху, а пузырек велели под мышку зажать - туда, мол, пот будет капать. Ить вот рассудок-то у людей: хворают, называется! Ить подумали бы; идет такая страшенная война, их, как механизаторов, на броне пока держут: тут надо прижухнуться и помалкивать, вроде тебя и на свете-то нету. Нет, они начинают выдумывать черт те чего. Думает он, лежит, что у него - жизнь предстоит, что надо ее как-то распланировать, подсчитать все наличные ресурсы, как говорится?.. Что ты! Он зубы свои оскалит и будет лучше ржать лежать, чем задумается.

Марья вспомнила про девятьсот граммов кала и опять захохотала. И понимала, что после таких серьезных слов Баева не надо бы смеяться, но не могла сдержаться.

- Дак, а как... с этим-то?.. Собрал, что ли? - Вытерла опять глаза.- Не могу ничего с собой сделать, ты уж прости меня, Николай Ферапонтыч, шибко смешно. Собрал девятьсот грамм-то?

- Вот то-то и оно - ничего сделать с собой не можем,- обиделся Баев,- Живем безалаберно - ничего с собой сделать не можем; пьем-гуляем - ничего с собой сделать не можем; блуд совершаем - опять ничего с собой сделать не можем. У меня зять вон до развода дело довел, гад зубастый: тоже ничего с собой сделать не может. Кобели. Поганки.- Баев по-живому обозлился.- Взял бы кол хороший, пошел бы в клуб ихный - да колом бы, колом бы всех бы подряд. Ржать научились? Ногами дрыгать научились?.. Теперь подставляй башку, я тебя жизни обучать буду! Козлы.

Посидели молча. Марья даже вздохнула: у самой тоже была дочь, и у той тоже семейная жизнь не ладилась.

- А как вот им поможешь? - сказала она.- И рад бы душой - помочь, а как?

- Никак,- резко сказал Баев.- Пускай сами разбираются,

Опять замолчали.

Баев достал флакон с нюхательным табаком, пошумел ноздрями одной, другой,- поморгал подслеповатыми маленькими глазами и сладостно чихнул в платок.

- Помогает глазам-то? - спросила Марья, кивнув на пузырек с табаком.

- Не он бы, так давно бы уж ослеп. Им только и держусь.

- Где ж ты так глаза-то испортил? У вас, однако, в роду все зрячие были,

- Зрячие...- вздохнул Баев.- Все зрячие, да не все умные.- Баев спрятал пузырек в карман, помолчал задумчиво.- Что он, покойный родитель мой, делал со мной - это же ни пером описать, ни... как там говорится?.. Уму непостижимо, что он вытворял, чтоб я только в школу не ходил. А мне страсть как учиться хотелось. Тада же еше приходская школа-то была,,. Батюшка-то к родителю ходил: способный, мол, парнишка, пускай ходит. Ну! Родителю моему только... Грех поминать нехорошо, но и... тоже... Как я только не просил: в ногах у него валялся, ревмя ревел - отпустите в школу! Закинет пимы на полати, и все. Сиди за печью, гложи ногу овечью - вот весь сказ родительский, Эх-х!..- Баев еще помолчал горестно: - Дакя, когда все поснут, лучинку зажгу, бывало, в уголок на печке забьюсь да по складам читаю. Да по всей ноченьке так-то - вот уни, глаза-то, и сели.

- Дак, а чего уж он так?

- А спроси его! Не мужицкое дело, мол... Темен был, упрям. Всю жизнь я на него сердце держал. Помирал, помню: "Прости, Колька, учиться тебе препятствовал..." И вот знаю, как полагается говорить в таких случаях, а язык не поворачивается. "Ладно,- говорю,- чего теперь?" Вот как душа затвердела! А потому что - ехидно. Я же какой башковитый-то был! Бывало, стишок два раза прочитаю и тут же его отбарабаню без запинки.

- А понимал же потом-то - вишь, "прости" говорил.

- Да потом-то... Ко мне, бывало, придут: "Напиши, ради Христа, прошение",- или еще чего, ну, курочку несут или яиц десяток, а то шерсти... фунта два... Я сяду - мне плевое дело прошение-то составить: где завострил, где подсусолил, где на жалость упор сделаешь, а где намекнешь про другие инстанции... Тут целая наука тоже. Вот составишь. "На, хлопочи, ехай". Человек и радешенек. И того не заметил, что я за какой-нибудь час курицу заработал. А родитель-то видит, конечно, сопит - чует вину свою. Ну ты, думаю, а дал бы мне учиться-то, да я бы... Ладно. Рази бы тут курочками пахло! Ведь это я самоучкой уж достиг счетоводом-то, потом бухгалтером. А поучи-ка меня годов десять, как этих лоботрясов нынче, да я бы... не знаю... Эх-х! Ладно.- Баеву правда горько, у него даже глаза слезились, он утирал их согнутым указательным пальцем.- Чего теперь. Обидно, конечно... Ведь вот счас уж дело прошлое - ты подумай только, какие я дела пропускал через свои руки! Ведь меня ревизором в другие районы посылали! Еду, бывало, и думаю: знали бы они, что у меня всего-то полтора класса ЦПШ, как у нас шутил один: церковноприходской школы. Полторы зимы побегал всего-то, а вы меня - на других ревизором! Молчал уж...

- А ведь вот дал же бог такое стремление - учиться! - неподдельно уважительно заметила Марья.- Откуда бы такое стремление?

- Наблюдательность,- пояснил Баев.- Я вот, как себя помню, всегда был очень наблюдательный. Еше карапуз был, а, бывало, зайду по колено в воду - озерко за деревней было, помнишь? Раменское называлось,залезу и стою. По полдня торчал неподвижно - наблюдал, чево в воде происходит. Это уж от бога. Это уж не от людей. От родителя моего я мог только пинка получить заместо совета разумного.

- Надо же,- с уважением опять сказала Марья.- А мне вот - хоть бы что! Больше играть любила на улице. По целым дням, бывало, не загонялась!

- Я уж, грешным делом, думаю...- Баев даже оглянулся и заговорил тише.- Я уж думаю: не прислала ли меня мать-покойница с кем другим?

- Господь с тобой! - воскликнула Марья, но тоже негромко воскликнула и тоже чуть было не оглянулась.- Тетка Анисья-то! Да ты что, ферапонтыч... Господи! Да ты и похожий-то на отца. Только ты посытей да без бороды, а так-то... Да что ты, бог с тобой! Да с кем же она могла?