Михаил Арцыбашев - У последней черты

— Зачем вы это говорите? — еще печальнее, но с робкой надеждой, быстро взглянув на него, сказала Лиза. — Ведь это неправда!

— Нет, правда! — не обращая внимания на это робкое, трогательное выражение, возразил Михайлов. Охваченный одной мыслью, одним желанием, он почти не замечал, что говорит, и только старался незаметно, под шум слов, опять овладеть ее телом. Рука его настойчиво снова коснулась ее груди.

«Какая у нее маленькая грудь!» — сладострастно подумал он.

— Вам просто хочется еще одного лишнего наслаждения… — пряча лицо, проговорила Лиза.

— Почему же только это… — сказал Михайлов, подымая ее голову и ища губ. С тайной жестокой радостью он заметил, что она уже не боится его руки, жадно сжимавшей эту маленькую упругую грудь. Ему удалось приподнять ее лицо, и, прежде чем она успела вырваться, горячие губы прижались к ее свежему влажному рту. Лиза дернулась, но губы с силой прижались к ее губам, сильные руки охватили ее тело, как тисками, сжали и скомкали грудь наглым и бесстыдным движением, и, покоренная этой силой и настойчивостью, девушка перестала сопротивляться и, закрыв глаза, замерла под его долгим жадным поцелуем.

Губами нагибая ее голову все дальше и дальше назад, перегибая все тело, Михайлов незаметно почти повалил ее. И девушка вдруг почувствовала, что его сильное, твердое тело почти лежит на ней, а рука касается платья у ног. Панический ужас охватил ее. Она быстро вырвалась и встала. Михайлов, красный, с прилипшими ко лбу волосами, тоже встал.

У него потемнело в глазах и была ярость, точно у зверя вырвали уже полузадушенную добычу.

— Мне пора… — срываясь, торопливо сказала она, ища свой шарфик.

Михайлов понял, что слишком поторопился, что она испугалась и может уйти совсем.

— Значит, вы меня не любите? — грустно сказал он.

Лиза посмотрела на него, и во взгляде ее наивных серых глаз засветилась такая покорная, нежная и печальная влюбленность, что у Михайлова опять закружилась голова.

— Не любите, конечно, не любите! — нарочно повторил он, хватая ее за руки у круглых обнаженных локтей.

Она тихо вырвала руки и взглянула на него с укором.

Потом медленно стала надевать шарфик.

— Вы как будто обиделись? — сказал он.

— Разве я могла бы целовать человека, которого не люблю! — сказала она гордо и вдруг стала как будто другой: не наивной молоденькой девушкой, а большой и сильной женщиной.

Михайлов не нашелся, что ответить.

— Зачем вы это сказали? — продолжала девушка, как будто не могла успокоиться и забыть обиды. — Ведь вы же знаете, что это неправда!

— А зачем вы меня мучаете? — мстительно ответил Михайлов.

— Чем? — подняла на него наивные глаза Лиза.

— Разве вы не знаете, что если мужчина любит, он хочет обладать всей женщиной… ее телом… всем!.. — стискивая зубы от желания, сказал Михайлов. — Знаете?

— Знаю… — опуская голову, тихо ответила девушка.

— Ну? — выговорил Михайлов с силой. Лиза не ответила сразу. Она смотрела вниз, как бы в жестокой борьбе, стыдясь тех слов, которые дрожали на ее розовых губах.

— Ну? — повторил Михайлов.

— А потом? — еле слышно спросила девушка и закрыла лицо руками.

Михайлов жестоко и жадно смотрел на нее. Что-то насмешливое промелькнуло у него в темных глазах. Сколько раз он слышал этот вопрос.

— Вы боитесь… последствий? — осторожно выговорил он.

Девушка кивнула головой и еще ниже склонилась на руки.

— Если я не захочу, этого не будет, — выразительно и откровенно сказал он, как бы нащупывая слова, которые не могли бы испугать ее своей грубостью и цинизмом.

Девушка вдруг вся задвигалась, заметалась, точно ей стало невыносимо жарко и душно.

— Я пойду… не могу… пустите меня… — растерянно бормотала она, стараясь проскользнуть мимо него к двери.

— Ну, идите… совсем… — жестоко ответил Михайлов, зная, что она уйдет ненадолго.

— До свидания, — сказала Лиза, точно бросаясь куда-то и на все, и вышла в дверь.

Михайлов проводил ее горящим взглядом, потом подумал и пошел за нею.

В саду их охватила свежесть и зеленая тень. Небо заголубело, свободное и прекрасное. Показалось, что они вышли на воздух из какой-то невыносимо душной, жаркой печи. Волнение улеглось. Лиза, улыбаясь, оглянулась на него, взглядом прося прощения за свое упрямство. Михайлов тоже улыбнулся ей.

— Ну, до свиданья, упрямая девочка! — нежно сказал он, взял ее руку и поцеловал.

Как бы вознаграждая его за уступку, она не отнимала, как обыкновенно, руки.

— Слышите? — сказала она, подымая голову.

Михайлов прислушался.

— Звонят! — сказал он, расслышав мерный перезвон.

— По мертвому… кто-то умер!.. — сказала девушка с мгновенно мелькнувшей торжественностью в глазах.

— Ну и пусть!.. А мы будем жить! — беззаботно ответил Михайлов.

Лиза взглянула на него и улыбнулась, влюбленно и нежно.

— До свиданья… — шепнула она и совсем неслышно прибавила: — Милый…

Потом повернулась и, придерживая шарфик на волосах, побежала к калитке сада.

Умер старый профессор Иван Иванович. Дня за три до смерти он замолчал, и ни приход доктора Арнольди, ни заботы перепуганной Полины Григорьевны не могли заставить его отозваться. Казалось, что между ним и всей жизнью встала какая-то невидимая стена и уже навсегда отделила его от живых людей. Там, за этой стеной, совершалась последняя, никому не понятая борьба жизни и смерти.

Когда его спрашивали о чем-нибудь, старичок отвечал коротко и вполне разумно, почти не путая слов. Можно было подумать, что он опомнился, понял, наконец, что-то и затаил в душе эту страшную тайну, боясь заговорить, чтобы не выдать себя. Целыми часами, никого не беспокоя, он просиживал в кресле, опустив на руки дрожащую облезлую голову, странно окаменевшую, и думал, закрыв глаза.

Полина Григорьевна суетилась вокруг. Как бы в предчувствии близкого конца, она вдруг позабыла все свои мысли, всю усталость и стала кроткой, полной любви и жалости. И когда по ночам Иван Иванович вставал и садился на кровати, маленький, весь белый, она только следила за ним, притворяясь спящей, но ничего не говорила, не укладывала, не приставала к нему.

И молчание жутко и торжественно сгущалось в их домике, точно входили первые волны вечной тишины.

Стоило Полине Григорьевне пошевелиться, чтобы Иван Иванович торопливо, как будто украдкой, спешил лечь. Но стоило ей закрыть глаза и притаиться, он опять подымался, таинственно оглядывался на нее, садился и начинал скоро шевелить провалившимися губами, точно жуя какую-то торопливую бесконечную жвачку.

Только потом Полина Григорьевна догадалась, что он молился.

Это было так неожиданно и страшно, что ей показалось, будто весь мир изменил свое лицо.