Василий Шукшин - Там, вдали

И вдруг он их встретил.

Чернявый шел в обнимку с Ольгой, что-то негромко рассказывая. Ольга молчала.

Ивлев первый узнал их -- по голосу чернявого. Загородил дорогу. Ольга испуганно вскрикнула, а ее кавалер ошалело уставился на своего недруга.

-- Мне надо поговорить с тобой, -- сказал Петр, в упор глядя на Ольгу.

Она молча обошла его и стала быстро удаляться. Черня-вый не знал, что делать: догонять ее или оставаться с Ивлевым выяснять отношения.

-- Как ее зовут, слушай? -- спросил Петр.

Тот молчал.

Петр пошел за Ольгой.

Чернявый догнал его, схватил сзади за ворот... Петр обернулся, и чернявый отскочил -- уверенность покинула его. Страшное упорство незнакомого парня действительно могло испугать. Наверно, потому же уходила и Ольга -на-пугалась.

Петр догонял ее.

Чернявый некоторое время шел за ними. Петр на ходу вывернул кол из плетня; чернявый отстал.

Сердце Петра колотилось где-то в горле; впереди, неда-леко, белела кофта Ольги. Петр догнал ее.

-- Подожди!.. Не бойся ты меня.

-- Что тебе нужно? -- Ольга сбавила шаг.

-- Слушай... -- Ивлев взял ее за руку, остановил. -- По-чему ты не хочешь даже поговорить со мной? Я же не бандит какой-нибудь... Я сам не знаю, что со мной творится.

Ольга некоторое время молчала. Руки не отняла.

-- Тебя ведь изобьют сейчас, -- сказала она.

-- Пусть. Не изобьют...

-- Они придут сейчас...

-- Как зовут тебя?

-- Странный человек! -- опять любопытство появилось в ее глазах, только теперь внимательное, серьезное. -- Непо-нятный.

-- Влюбился, -- сказал Петр. -- Никогда так не было...

Ольга засмеялась.

-- Кто же так делает, дурной?

-- Как?

-- Так... Я ведь тоже человек.

-- А как надо?

Ольга пожала плечами.

-- Ты даже не знаешь, как зовут меня. И уж в любви объ-ясняешься...

В улице раздался топот нескольких пар ног.

-- Беги! -- негромко сказала Ольга. Вырвала руку и быст-ро пошла. Обернулась, еще раз сказала: -- Уходи!

Первым бежал чернявый...

Сошлись сразу. Молча С чернявым были те двое. У всех колья. Петр не успел бросить свой -- забыл.

...Удары звучали мягко, тупо. Сопели, кхэкали, негром-ко ругались... Петр крутился меж трех колов. Доставал сво-им то одного, то другого, то третьего. Чаще попадало чер-нявому. Не заметил Петр, кто из троих изловчился и тяпнул его по голове. В глазах лопнул и рассыпался искрами огнен-ный шар. Петр враз оглох, выронил кол и, схватившись за голову, боком стал садиться на дорогу. Его оттащили к плет-ню и ушли, сморкаясь и отхаркиваясь.

Очнулся Петр глубокой ночью. Долго припоминал, где он и что произошло. Голову раскалывала страшная боль. Даже тошнило от боли. Он с трудом приподнялся, сел, привалил-ся спиной к плетню. И вдруг все вспомнил... Вспомнил, как держал Ольгу за руку, как она засмеялась и ска-зала: "Кто же так делает, дурной?" Вспомнил и троих с кольями.

"Крепко угостили".

Вдруг он увидел -- невдалеке замаячила знакомая белая кофточка. Ольга осторожно шла вдоль плетня.

Петр притаился зачем-то. И в эти несколько минут, пока она, не видя его, шла к нему, он, как в миг гибельной опасности, вспомнил разом всю свою не такую уж долгую жизнь, все мечты свои. И с великим облегчением подумал: "Теперь будет все хорошо".

-- Я здесь, -- сказал он.

Ольга вздрогнула, схватилась за сердце.

-- Ох... ты?

-- Иди, сядь со мной.

-- Избили, -- в голосе Ольги была неподдельная жалость. Она села рядом. На Петра пахнуло странно знакомым и род-ным теплом -- легко сделалось, даже боль в голове уня-лась. -- Говорила ведь -- не послушал.

-- Завтра мы уедем отсюда.

Ольга всмотрелась в него.

-- Что? -- спросил он.

-- Посмотрим, -- она бережно обняла его, погладила ла-дошкой избитую голову. -- Сильно побили-то?

-- Ничего, -- сказал он. -- Пройдет.

...На третий день они уехали из деревни.

И началась эта новая жизнь.

Ивлев переехал в город, где работала Ольга. Он устроил-ся на стройку, в бригаду отделочников.

Сняли на краю города квартиру в частном доме -- полдо-ма... И пошли кривляться неопрятные, бессмысленные дни и ночи. Точно злой ветер подхватил Ивлева и поволок по земле.

Кого только не видел он вечерами в своей квартире! Ка-кие-то неприятные молодые люди с обсосанными лицами, с жиденьким нахальным блеском в глазах, какие-то девицы в тесных юбках. Девицы садились с ногами на диван и му-чили Ивлева белыми тупыми коленками. Приходили по-луграмотные дяди с красными лицами, беззаботно похохатывали... Эти, кажется, где-то что-то приворовывали, пере-продавали с помощью молодых -- денег было много. Часто пили дорогой коньяк, шампанское. Молодые были модно одеты, ужасно много болтали: про общих знакомых, про фильмы, про певцов и певиц... Приносили магнитные плен-ки с записями, и тогда в квартире визжало, мяукало, сто-нало, выло. Молодые с удовольствием слушали. Ивлев по-дозревал, что они притворяются. Много острили, смеялись. Чем они занимались, он так и не узнал до конца. Некото-рые, кажется, учились, другие, как Ольга, работали. Где? -черт их разберет. О работе не говорили. Дяди налегали на коньячок, заигрывали с девушками.

Сперва Петр удивлялся -- не знал он, что так тоже мож-но жить. Потом душа его глубоко возмутилась.

Между ним и этими людьми завязалась глухая, нешуточ-ная война.

Началось со свадьбы.

Грянула она, крикливая, через неделю после того, как они приехали.

Много пили. Упившись, завыли иностранные песни и, потные, развинченные, взявшись за руки, пели хором:

Лиза-Лиза-Лизавета,

Я люблю тебя за это.

И за это, и за то -

Вот и боле ничего!

Некто пьяный, с голубыми вылинявшими глазами, все пытался бить посуду. Его держали за руки и объясняли:

-- Нельзя! Не-льзя, понял?

Пышногрудая девица переплясала трех парней, вышла на четвертого и свалилась. Хохот, визг... А девица -- лежит. Поняли: с ней плохо. Вынесли в сени на свежий воздух.

То в одном углу, то в другом начинали громко выяснять отношения и пытались драться.

Ольга и в этой пьяной, безобразной хляби оставалась красивой. Распустила по плечам тяжелые волосы, засучила рукава кофты и, улыбаясь, ходила среди гостей, дурачилась. Ей вроде нравилась эта кутерьма. Когда она плясала, то так бессовестно и с таким искусством играла крупным телом своим, что у видавших виды молокососов деревенели от на-пряжения лица. Петр в такие минуты особенно жгуче любил ее и ненавидел.

Кряжистый дядя, по фамилии Шкурупий ("Шкура" -- называли его), пьяный меньше других, хитрый и умный, постучал вилкой по графину.

-- Ти-ха! Сичас жених споет нам! Просим!

Откуда он, паразит, взял, что жених поет? Может, ре-шил просто поиздеваться?

На жениха вообще-то не обращали внимания, не заме-чали. А тут посмотри -- действительно, сидит жених.

-- Давай!.. Але! Женихало петь будет, хэх!..