Александр Солженицын - Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 1

А мы – остаёмся здесь! (Команда.) Мы – наступаем!

Чхеидзе складывает руки над головой почти молитвенно. Не слышно, но можно догадаться: только не допустить розни между рабочими и солдатами! Тогда – мы погибли.

Большевики собрали глотки воедино:

– Никуда не уходим! Продолжаем собрание! Объявить председателем – товарища Ленина!

Топчась в большой толпе, особенно позади, медленно что доведаешь. Толклись, толклись на Мариинской тысячи уже в сумерках и даже при фонарях, и тут узналось: наши министры соберутся в доме военного министра, на Мойке.

И начался медленный отток и круговое завихрение – и потекла часть толпы туда. На углу Гороховой толпилась своя большая сплотка с флагами, ожидая, что вот-вот тут будет проезжать Милюков.

И воодушевление одних заставило их стоять и дальше. А воодушевление других – течь к довмину.

А противников, а врагов, а ленинцев – уже никого тут не оставалось, даже отдельных агитаторов. Везде – победившее здравомыслие.

Долились до довмина, а тут уже дотолпу нет. Стали звать, вызывать, просить, – из двери вышел на тротуар, в сопровождении двух адъютантов и в кителе без погонов, – всей России так известный, приземистый, даже квадратноватый Гучков. Поднялось громкое «ура». Значит, не обойтись без речи.

Голос его не был сильным сейчас, но у набережной Мойки и глубина небольшая, и кто протиснулся к дому, тем слышно. Просил военный министр и дальше поддерживать Временное правительство. И дать отпор тем, кто хочет добавить к ужасам трёхлетней войны ещё и ужасы внутренней. Приложить все усилия, чтобы самим не пролить драгоценной русской крови, и так уже сколько её пролито германцами.

Ближние слышали, и кричали «ура», и, подхватив министра на руки, внесли его внутрь. Но те, кто стояли на Мойке в стороне, – стали просить, кричать, чтобы министр вышел на балкон и сказал ещё оттуда.

И он – появился там, и сказал строже:

– Дорогие друзья! Новый ужас братоубийства устроила кучка людей, которым не дорого будущее России, и даже уверен я, что эти люди оплачиваются немецкими деньгами. И тёмная, невежественная толпа пошла за ними. Никогда Россия за всю историю не переживала такого ужасного момента, может быть и в Смутное время. Да будут эти люди прокляты! Я призываю вас к объединению. Поклянёмся, что мы не дадим растоптать свою свободу. – (Из толпы: «Клянёмся! Клянёмся!») – Поклянёмся, что мы поддержим наших братьев, которые страдают в окопах. Я верю, что замешательство пройдёт, да оно уже и кончилось, – и Россия снова возвеличится!

– Так! Так! Ура! Клянёмся! – одобрительно и долго кричали ему, когда он уже и ушёл, – и кричали против Ленина. А за Ленина тут никто и не заступался.

А после Гучкова вышел на балкон подбинтованный солдат со свеженьким Георгием на груди. Толпа навострилась. Он объявил, неробко:

– Я состою в автомобильной роте. Когда я сегодня днём увидел шайку бандитов-ленинцев, которые мешают течению жизни, и их флаги «долой войну», и сами кричат «долой войну», – а по-моему, «долой войну» – это «долой Россию». И я с товарищами солдатами стал протестовать, и древки у них вырывать, ломать. И в нас стреляли, и меня ранили. И вот только что министр Гучков наградил меня Георгиевским крестом.

В толпе поднялось ликование.

– Как фамилия?

– Моя? Гилевич!

– Да здравствует Гилевич! Спасибо Гилевичу!

А тут стали съезжаться и министры, правильный был прогноз. Первый – князь Львов, и его встретили оглушительными криками доверия. И он в ответ говорил перед дверью, но таким слабым голосом, что остальным потом передавали по рядам.

Что он благодарит за поддержку. Что без этой поддержки правительство не могло бы жить. И вы все хорошо делаете, что боретесь против анархии, – но боритесь только словом, только словом. А уж свободу охранит Временное правительство, которое готово и умереть за всех вас. Чувство чести русского народа поможет ему найти путь к правильной жизни и устоять против кучки смутьянов.

Не успели отпустить князя с благодарностями, как в огромном автомобиле подъехал толстенький Коновалов. Кричали «ура», получили речь и с него:

– Граждане! Наша основная задача быть на высоте требований, которые нам ставит история. Несколько месяцев назад русский народ был рабом. А теперь он свободен, и воля его будет выражена на Учредительном Собрании.

Ура-а-а-а! Тут перехватили Терещенку, с белоснежной грудью и чёрной бабочкой:

– Доверие, которое мы встречаем у населения Петрограда, и поддержка, которую в эту тяжёлую минуту нам оказывает Совет рабочих депутатов…

Ура-а-а-а! А вот и Некрасов. Бойко, звонко:

– Граждане и солдаты! Приношу вам глубокую благодарность за доверие. Мы относим его не к себе, а к той здоровой идее государственности великого русского народа, которая возьмёт верх над анархией.

Так дождались и героя дня – Милюкова. Он остановил свой мотор поодаль и хотел пройти скромно мимо, но не тут-то было. Потребовали речи, да с балкона. И вот – его достойная фигура с седой головой в очках выступила на балконе. Ещё и луна посвечивала туда сквозь деревья. И полилась как будто специально подготовленная речь:

– Граждане, в вашем привете я нахожу новые силы для своей ответственной работы. Скажите мне, в чём я заблуждался, – и я искренно покаюсь вам в своём заблуждении. Ошибался ли я, когда говорил, что Россия не заключит сепаратного мира? – («Нет, нет!») – Ошибался ли я, когда говорил союзникам, что Россия требует освобождения угнетённых национальностей? – («Нет, нет!») – Имел ли я право сказать, не желая аннексий, что мы не дадим врагу отрезать у нас родную землю? – («Да! Да!») – Согласны ли вы, что нужно добиться, чтоб эта война была последней войной? – («Да! Согласны!») – Если вы согласны – то вот это и было в нашей ноте, которую приняло единогласно всё Временное правительство! Граждане! Я – первый слуга народа, и первый охотно подчинюсь его воле. И если бы воля его была иной – я счёл бы долгом сложить с себя бремя власти. Когда из тёмных углов выходит измена – свободная воля русского народа нам особенно дорога. Мы опираемся не на силу штыков, а на ваше доверие. Но если вы сегодня пришли сюда эту власть защитить, то я могу сказать вам: да, русские граждане, вы заслужили свободу, вами завоёванную, если умеете так её отстаивать! Мы ещё с вами встретимся в хорошие, светлые дни нашей победы над врагами! Я не посмел бы вам этого сказать, если бы не знал, что это и будет так!

Долго гудела овация в воздухе, Милюков раскланивался. Наконец ушёл внутрь, должно было заседать правительство.

И те, кто знали, что Керенский, по несчастью, в самые эти роковые дни как раз и заболел, – понимали, что больше уже ждать некого, и начали оттекать. А те, кто не знали, – справедливо ждали Керенского.