Владимир Набоков - Истинная жизнь Севастьяна Найта

Когда мы под стук ножей и вилок покончили с первым блюдом, светловолосый господин закурил папиросу и удалился. Через минуту он вернулся с пепельницей. Мадам Лесерф, которая перед тем была занята едой, теперь посмотрела на меня и сказала:

– Так вы последнее время много вояжировали? Я, знаете, никогда не бывала в Англии – как-то не случилось. Там, кажется, довольно скучно. On doit s’y ennuyer follement, n’est ce-pas ? [94]И потом, эти туманы… И никакой музыки, никакого вообще искусства… Этот кролик приготовлен особенным способом, вам должно понравиться.

– Кстати, – сказал я. – Забыл вам сказать, я написал вашей подруге, чтобы предупредить, что буду здесь и… ну как бы напомнил, что она собиралась приехать.

Мадам Лесерф положила нож и вилку. Она, казалось, была удивлена и недовольна.

– Этого недоставало! – воскликнула она.

– Да ведь тут нет никакого вреда – или вы полагаете…

Мы прикончили кролика в молчании. Засим последовали сливки с шоколадом. Светловолосый господин аккуратно сложил салфетку, втиснул ее в кольцо, поднялся, слегка поклонился нашей хозяйке и вышел.

– Кофе подадите в зеленую, – сказала мадам Лесерф горничной.

– Я ужасно на вас сердита, – сказала она, когда мы устроились на козетке. – Я думаю, вы все испортили.

– Но что же я такого сделал? – спросил я.

Она отвернулась. Ее маленькая твердая грудь тяжело вздымалась (Севастьян где-то пишет, что это бывает только в романах, но вот передо мною было доказательство его неправоты). Голубая жилка на ее бледной девичьей шее, казалось, пульсирует (впрочем, в этом я не так уверен). Ресницы подрагивали. Да, она была положительно хороша. Интересно, откуда она родом, с юга? из Арля? Хотя у нее выговор парижанки.

– Вы родились в Париже? – спросил я.

– Благодарю, – сказала она, не глядя на меня. – Это ваш первый вопрос обо мне . Но он не извиняет вашего проступка. Глупее ничего нельзя было придумать. Может быть, если бы мне удалось… Простите, я сейчас вернусь.

Я откинулся и закурил. В косом луче роилась пыль; к ней примешивались клубы дыма и медленно и вкрадчиво вращались, точно они в любую минуту могли образовать живую картину. Позвольте здесь повторить, что мне претит засорять эти страницы чем бы то ни было лично до меня касающимся. Но я думаю, читателя – а может быть, и дух Севастьяна, как знать, – позабавит, что мне вдруг на мгновение взбрело в голову поухаживать за этой женщиной. Это было очень и очень странное чувство – ведь в то же время она меня раздражала – имею в виду ее речи. Я как-то терял почву под ногами. Тут она вернулась, и я внутренне встряхнулся.

– Ну вот, из-за вас все пропало, – сказала она. – Элен нет дома.

– Tant mieux [95], – сказал я, – наверное, она едет сюда, да и должны же вы понять, как мне не терпится ее увидеть.

– Но как вас угораздило писать к ней! – воскликнула мадам Лесерф. – Ведь вы ее даже не знаете. А я вам обещала, что она будет здесь нынче, чего же вам еще? А если вы мне не поверили, если хотели меня проверить… alors vous étes ridicule, cher Monsieur [96].

– Нет, что вы, – сказал я вполне искренне, – мне это и в голову не приходило. Я только подумал что… кашу маслом не испортишь, как у нас русских говорится.

– Что до меня, то я не очень-то люблю масло… да и русских тоже, – сказала она.

Что было делать? Я взглянул на ее руку, лежавшую рядом с моей. Она слегка трепетала, платье на ней было очень тонкое, – и странная мелкая дрожь пробежала у меня по спине, отнюдь не от холода. Поцеловать ее руку? Выйдет ли это у меня учтиво, не буду ли я при этом выглядеть дураком?

Она вздохнула и поднялась.

– Ну, нечего теперь делать. Боюсь, вы ее насторожили, и если она все-таки приедет… ну, да не важно. Там увидим. Хотите пойти осмотреть наши владения? На дворе как будто теплее, чем в этом злополучном доме.

«Владения» состояли из сада и рощи, которые я еще раньше приметил. Все было очень тихо. Черные ветки, кой-где с выпушкой зелени, казалось, прислушивались сами к себе. Надо всем тяготели оцепенение и скука. У кирпичной стены какой-то таинственный садовник выкопал кучу земли, а потом ушел и бросил здесь свою ржавую лопату. По неизвестной причине мне вспомнилось недавнее убийство, при котором убийца закопал свою жертву в таком же вот саду.

Мадам Лесерф молчала; потом сказала:

– Вы, должно быть, очень любили своего сводного брата, раз так хлопочете о его прошлом. Как он умер? Покончил с собой?

– О нет, – сказал я. – У него было больное сердце.

– А мне померещилось, будто вы сказали, что он застрелился. Это было бы куда романтичнее. Я буду разочарована, если ваша книга окончится в постели. Летом здесь растут розы – прямо здесь, в этой грязи, – но меня сюда летом больше калачом не заманишь.

– Я, во всяком случае, никоим образом не намерен искажать его жизнь, – сказал я.

– Ну и хорошо. Я знавала человека, который напечатал письма своей покойной жены и раздавал их друзьям. Отчего вы думаете, что жизнь вашего брата будет кому-нибудь интересна?

– Да разве вы никогда не чита… – начал было я, как вдруг у ворот остановился элегантный, но забрызганный грязью авто.

– Как некстати, – сказала мадам Лесерф.

– Но, может быть, это она! – воскликнул я.

Из автомобиля вылезла женщина и ступила прямо в лужу.

– Она самая, – сказала мадам Лесерф. – Ну вот что: вы уж, пожалуйста, стойте здесь.

Она побежала по дорожке, махая рукой, и, подбежав к новоприбывшей, поцеловала ее и увела налево, и я потерял их из виду за боскетом. Через минуту они опять показались: обошли кругом сад и вот уже поднимались по ступеням. Вот скрылись в доме. Я, в сущности, так и не разглядел Елены фон Граун, разве только ее расстегнутую шубку и яркое кашнэ.

Я нашел каменную скамью и сел. Я был взволнован и доволен собой: наконец-то добыча была у меня в руках. На скамье лежала чья-то трость, и я потыкал ею в жирную бурую землю. Дело сделано! Нынче же вечером, поговорив с ней, я вернусь в Париж и… Тут мысль, чуждая другим – подкидыш, эльфами подмененный дрожащий младенец, – закралась и смешалась с толпой… Еду ли я в самом деле вечером в Париж? Как это у Мопассана, в бегущей без передышки фразе из одного его второсортного рассказа: «Я забыл книгу» [97]. Но я начал забывать о своей.

– Так вот вы где, – послышался голос мадам Лесерф. – А я думала, вы уехали домой.

– Ну что? Все благополучно?

– Вовсе нет, – спокойно ответила она. – Уж не знаю, что вы ей там написали, но она решила, что это имеет отношение к фильме, которую она затеяла. Она говорит, что вы заманили ее в ловушку. Вам теперь придется исполнять то, что я вам скажу. Вы с ней не будете говорить ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Но останетесь здесь и будете с ней как можно любезнее. Она мне обещала все рассказать, а потом вы, может быть, и побеседуете с ней сами. Договорились?