Владимир Скрипник - Тинга

С этого все и началось. Вот первый пример того, что ничего нельзя просто так создавать на забаву. И эту бездумность мы до сих пор расхлебываем. Женщина, конечно, немедленно вышла из-под контроля - в результате Грех. Первородный. Умный и коварный змей соблазнил Еву плодом с Древа познания Добра и Зла. Это, конечно, аллегория. Змей - вовсе не змей, а яблоко - не яблоко. Тут каждому ясно, что за аллегорией стоит... Да и древо познания Добра и Зла - тоже не пышный экземпляр флоры. Это существо, получившееся, когда Адам с Евой соединились в телесной близости. Именно так они познали Любовь и что это ХОРОШО. Тут бы всему и кончиться, а оно только началось. Чуть дело запахло детишками, горе-родителей немедля высылают в места не столь отдаленные, а в воротах ставят громилу с готовым к бою огнеметом. Не отсюда ли равнодушие Льноволосого к детям? Жертвоприношение их как живого куска мяса. А ведь богословы считают ребенка чистым и непорочным, а душу его сродни ангельской. По сути, в жертву приносят ангела в человеческой упаковке. Надо об этом сказать Льноволосому. Каково ему будет узнать, что на костер отправляет себе подобных?

Бог еще очень опасался, как бы Адам не стал, как и он, бессмертным; для этого надо было коснуться древа Жизни. По-настоящему это и послужило поводом к изгнанию из рая. Богу нужны были садовники, а не равные ему существа. Но, лишив Адама и Еву бессмертия, он сохранил его в самом продолжении рода человеческого. Почему? Вероятно, потому, что тело, которое он создал, могло быть бессмертно только таким образом. Зачатый в грехе ребенок рождался чистым, беспорочным. А тело вселенной через рождение и смерть, постоянное обновление, было вечным.

Какова же сейчас та милая игрушка, та забава, которой рано или поздно предстоит стать самым серьезным вопросом из всех существующих? Конечно, Техника! Овеществленный мир идей. Наша новая Любовь, которую с такой радостью пестует человек. Новый первородный Грех. За техникой, как за дитем, надо ухаживать, лелеять ее, протирать, ремонтировать, иначе заржавеет - и хлам. Металлолом! От нее, похоже, не откажешься.

Но при чем тут Льноволосый с его тягой к жертвоприношениям? Так он тоже из мира идей и его идеи дорого нам стоят. Выходит, любое действо без любви плохо? И если в идее нет любви, то она смертельно опасна.

И еще!

Бог-дух создал самого себя как Бога-тело. Каждая особь этого тела смертна, но заменяема. И тело получается бессмертным. И желание Бога-духа управлять Богом-телом не есть ли попытка властвовать над другим Богом, равным ему? И произошел бунт. Сбой! Тело не подчинилось и зажило собственной жизнью. Не в этом ли кроется проблема Льноволосого? Нечаянно мы стали полем боя двух ипостасей. То, что несет Бог-дух, смертельно опасно для нас, а то, что требует Бог-тело, - жизненно важно! Первый есть мысль. Второй - любовь. Что скажет на это мое подсознание, мой погреб, знание, которого так добивается ангел? "Ничего не пропадет. Рано или поздно все будут съедены. Голым пришел, голым и уйдешь. Природа - рачительный хозяин", - раздалось откуда-то снизу моего существа. Счастье духа - бессонница, твое - сон! "Спи моя радость, усни, глазки скорее сомкни", - ласково пропел мягкий мамин голос. И я уснул.

А как же благородная нищета, о чем я собирался написать в этой главе? А никак. Есть нищие телом, есть нищие духом, есть благородство. Благой род! Род, приносящий благо. Если не хочешь терять лица, не имея материальных благ, - становись аскетом. Если имеешь материальные блага и не хочешь прослыть куском мяса, становись меценатом. В одном случае это будет благородная нищета тела, в другом - благородная нищета духа. И та и другая благо. Сам же творящий ни к тому, ни к другому виду благородства не имеет никакого отношения. Его дело - кукарекать, а там хоть трава не расти. Понятие нищеты относится не к творящему. Глядя на него, люди осознают свою неодаренность. А зря!

Когда кто-то говорит: "Придите ко мне, нищие духом, и вы попадете в Царствие Небесное!" - вы не думайте, что зовут меценатов. Зовут кротких, всё терпящих, всё прощающих, а на поверку - любящих. В любви нет ни благородства, ни нищеты. Только кроткие наследуют мир. Они единственный благой род, соединивший в себе аскетизм и полнокровие. Высшая форма творчества - деторождение, а с ним последующее сохранение и воспитание потомства. Творчество, растянувшееся на всю жизнь. Вспомните, те, кто был родителем, когда к вам бесстрашно тянут свои нежные ручки дети? Когда вы кроткие! Кроткие в любви. А это и есть высшее благородство.

Бок

"А-а-а-а", - слышу я за пологом. Это Эль-Тинга качает Тоя, своего маленького сына. Ему около четырех месяцев. Черноглазый малыш гулко гукает, воркует: "Вур-вур". Голубь!

- Сколько она может их родить? Табун! - Старейшина Бок льет в пиалу кипящий взвар, густую смесь молока, жира и степных трав. Смесь недовольно пузырится, парит. Чай! - Боги любят первенцев, - ворчит старик. - Боги жестоки, думаем мы. А кто добр?

Я устраиваюсь поудобнее на кошме и беру в руки раскаленную посудину. Старик долго пьет степной эликсир, причмокивая и постанывая от наслаждения. Старый пень распаривается на глазах, молодеет, вот-вот появятся зеленые листочки.

- Кто добр? - повторяет старик, но я молчу. Ему это не нравится. Но я молчу уже две недели. Молюсь и молчу. Они встревожены. К тому же я перестал спускать под воду покойников, и теперь их отправляют в степь. А это уже не нравится всем. Я, поводырь мертвых, хранитель лунной дорожки, жрец Водяной Луны, жду беды. Какой? Этого не знаю даже я. Но я молчу. Все, что я могу, это идти наперекор всем и вся, что уже беда. Но настоящая беда впереди. Я ее чувствую всеми ремнями моей продубленной шкуры. Я не оговорился - ремнями. Разъяренная степь из кого хочешь нарежет ремней, а я все делаю, чтоб вывести ее из себя. А степь горит. За лето солнце дожгло последнюю травинку в последнем логу. Скот не вошел в тело, но народ блаженствует, упиваясь чаем и ленью. Это путь к беде.

- Не тот, так другой, - зорко взглянув на меня, возвышает голос Бок. Стан выпрямлен, гордая голова блестит. Чай делает свое дело. - Добр глупый, добр ничего не имеющий, добр отдающий. А как кормить семью, род, если все отдать? Умереть? - Два старых пальца опускаются в кипяток, вылавливают обрезки травы и стряхивают на пол. Они уже никогда не распарятся, эти жалкие закорючки старого дуба.

- Твои боги слишком многого хотят от людей.

Он мягким жестом останавливает меня, пытающегося подняться.

- Слушай! - приказывает старик. - Полюбить врага своего? - Он крутит круглой, как репа, головой, восковая спелость которой выдает ее возраст. Нет, нет и нет. Всё приходит издалека и всё рядом. Враг не живет в соседней юрте. Он или далеко, или мертв. Как любить то, отчего плохо тебе? - Пиала замирает у его губ, маленький корабль между двумя узкими берегами. - Вот ты любишь детей, жрец. Ближе их нет никого у человека. Но даже их надо держать на расстоянии. Кто жил без кнута в детстве, тот будет жить без узды в зрелости. А народ?.. - Он подливает в пиалу чая и долго всматривается в бледно-желтый дымящийся круг, будто там ответ на вопросы о судьбе его народа. - Луна. И здесь Луна. - Он долго качает головой, как будто рассказывает мудрую и печальную сказку. Потом покачивание прекращается, и он грустно говорит: - А народ, он хуже малого дитяти.