Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты

— Вот что скажите мне, — сказал он после нескольких минут молчания. — Скажите мне, как вы смотрите на войну, на ваши обязанности, на опасность, которой вы подвергаетесь?

— То есть как? — спросил Ананьев.

— Я странный хочу вам сделать вопрос. Вот видите ли. Жизнь для чело[века] дороже почти всего — не так ли? — говорил князь Андрей, стараясь сколько возможно низойти до простоты понимания своего собеседника. — Ну из чего солдаты, из чего вы [1920]рискуете жизнью в сражении?>

Ананьев слегка улыбнулся и улыбка его говорила, что он понимает, что он китайцем представляется этому адъютанту и что это отношение его к адъютанту не оскорбляет, а забавляет его.

— Живем — водку пьём, в свайку играли нынче утром. Пехотные офицеры заходят к нам. Ведь у нас, у артиллеристов, есть на чем свезти разную принадлежность.

— Но всё таки ваше артиллерийское общество гораздо выше стоит армейского, — сказал князь Андрей.

— Гм. Нет, всё одинакие люди, везде, не только в армии и артиллерии, но и цари амолияне [?] всё одни и те же,

— Вы однако философ, ну, так как же вы объясняете войну?

— Войну? Да, — Т[ушин] вылил в свой большой рот еще рюмку водки. — А вот как. По моему, разумеется. — Т[ушин], видимо лишенный долго удовольствия говорить с человеком, который бы был в состоянии понимать его, теперь вполне отдавался этому удовольствию.

— Война по моему есть крайняя степень неразумности человеческой, есть проявление самой бессмысленной стороны человеческой природы: люди, не имея на то никакой причины, убивают друг друга. Нарядятся большие, взрослые люди, кто в гренадера — мохнатую шапку наденет, кто в гусара, снурками разошьются, наберут пушек, ружей, лошадей и начнут бить друг друга и сами не знают зачем. Ведь это значит все сумашедшие. Как же при этом рассуждать? Вдруг он испугается, побежит, а вдруг разгорячится, вперед бросится. То пролетит пуля мимо, а то ударит в сам[ого] начальника, как же тут что-нибудь рассчитывать и разумно действовать? Напротив, надо как можно людей приблизить к животному, тогда только они будут годны для войны. Потеха.

— Как же вы служите с такими мыслями?

<���— А вы отчего служите, а все отчего служат? — Разговор их прервал вошедший под балаган высокий, стройный красавец пехотный офицер, тот самый ротный, которого заметил князь Андрей рассчитывающим роту. Это был капитан Белкин, любимец полка, товарищ[ей], образцовый офицер, товарищ, весельчак и самый близкий человек Тушину.

Лицо Белкина было необыкновенно красиво. Особенно большие продолговатые глаза, ласковые голубые глаза и несколько толстые, румяные губы и густая черная шапка волос придавали веселую прелесть его лицу.

— Ну что, Николай Иваныч, — весело сказал Белкин, — обсушились? А я так пообедал и выспался и на французов поглазел. Вот книжечку вашу принес. — Вдруг заметив князя Андрея, Белкин остановил улыбку и надменно взглянул на князя Андрея, как будто говоря: «ежели вы, штабный, намерены гордиться со мной, так со мной взятки гладки». Князь Андрей, однако, ласково улыбнулся и пехотному офицеру, успокаивая его.

— Что же, можно, — сказал Белкин, выпивая ему предложенную рюмку водки.

И они разговорились о каком то брате юнкере, прибывшем в полк [?].

Князь Андрей, не желая стеснять офицеров, взял в руки книжечку, развернутую на столе. Это был томик Р[усского] В[естника] 1804 года. Книга сама собой открылась на статье Гердера «Ч[еловек] в о[бразе] б[ожества]». В статье этой излагались мысли о том Гердера, что ничто в мире не пропадает, что одно живое существо (мы видим) переходит в другое. Как например, трава в травоядное животное, животное в человека и т. д. и что потому душа человека тем менее может погибнуть, а вероятно перейдет в высшее существо.

Князь Андрей недавно читал тоже сериозное [?] сочинение Гердера. В книжке Е[вропейского] В[естника] статья была вся исчерчена заметками на полях и следующее место было всё подчеркнуто...

— Что вы согласны с этими мыслями Гердера? — спросил князь Андрей, указывая на книжку Е[вропейского] В[естника].

— Как вам сказать? То и согласен, а то и нет. Не согласен оттого, что какие же высшие существа нас едят — нет. А хорошо, очень хорошо. [1921]

— Видно это место вам нравится? — сказал князь Андрей, подавая книгу.

— А эту вы мне давали книжечку, — сказал Белкин. — Тут хороша эта дюшесса Дозамбри и к[авалер] Ф[ериоль]. Я читал.>

<���Они разговорились о положении орудий. Князь Андрей, бывший сам артиллеристом, сделал замечание, что с позиции, на которой стояли пушки, неудобно будет, как было предвидено в диспозиции, обстреливать картечью овраг. Тушин улыбнулся при слове «диспозиция» и сказал, что еще двадцать раз переменят положение орудий и что всё может случиться, только не то, что написано в «диспозиции».

— Слишком бы было странно, чтобы из тысячей случайностей представилась именно та, которая назначена в диспозиции, — сказал Тушин.

— Так по вашему мнению не нужна диспозиция? Для чего же она пишется? [1922]— спросил князь Андрей, удивляясь речам своего собеседника.

— А всё лучше. Всё как будто расчеты, распоряжения. Только всегда выходит по своему, — и Тушин улыбнулся своей доброй улыбкой.

Он видимо не осуждал никого, но с удовольствием видел и замечал комическое в этих отношениях. И оттого его насмешка не была оскорбительна и противоречие не раздражало. [1923]

— Однако, — сказал он, [1924]— великий полководец все свои сражения давал и выигрывал, предвидя все случайности.

— Это так кажется, потому что они (Тушин сказал «они», подразумевая высших начальников и говоря про них, как про особенный народ), потому что они никогда не видят, как дело делается на месте, а потом по слухам опять подведут всё под диспозицию. И все довольны.

Князь Андрей тоже улыбнулся. [1925]«Il est très drôle», [1926]— подумал он.

— Вот под Ламбахом нас поставили во вторую линию, да и забыли про нас. Смотрим, а французы сзади нас, мы и пошли удирать совсем в сторону и пришли сами не знали куда. Ведь этого в диспозиции не было и в реляции не было?

— А вы часто бывали в сражениях? — спросил князь Андрей.

— Бывал.

— Ну, какое чувство вы испытываете в сражении?

— Т. е. как какое чувство? Иногда скверное чувство, а иногда приятно.

— Так вы отрицаете всякую предусмотрительность, предвидение в войне? — сказал князь Андрей, [1927]— это забавно.

— Так как же может быть расчет, предвидение, деятельность рассудка в войне, которая сама по себе бессмысленна? — сказал Тушин.

Князь Андрей всё более и более с удивлением и интересом слушал разговор этого человека и признавал в нём не ожиданные им ум, образование и своеобразность.