Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты

Долохов выздоровел от своей раны, но продолжал жить в Москве, по отпуску за болезнию. После своей дуэли он особенно сблизился с Ростовым, который ввел его в дом своего отца. У старого графа известный шалун, кутила и бретер был принят, как и принимались все: с приглашением каждый день обедать и ужинать, но обстоятельство, удивившее всех, знавших Долохова, было то, что он, враг так называемого хорошего общества и порядочных женщин, сделался домашним человеком у Ростовых.> На вопрос, который задают себе семейные люди при сближении с молодым человеком, [2832]было весьма скоро отвечено всеми домашними, что Долохов [2833]ездил для Сони и был влюблен в нее. Nicolas с гордым чувством самодовольства и уверенности предоставлял Долохову случаи видеться с Соней и твердо был уверен, что Соня и вообще женщина, раз полюбившая его, не может изменить ему. Раз он сказал Соне:

— Что ж, это бы была хорошая партия. — Соня заплакала.

— Вы злой человек, [2834]— только сказала она ему.

Старый граф и графиня шутили с Соней, но и серьезно поговаривали: «что ж эта партия недурная. Женится — переменится». Соня с удивлением и упреком только смотрела на них, на Николя и самого Долохова и, как бы находясь в нерешительности, хотя и польщенная вниманием Долохова, [2835]с страстным любопытством ожидала, что будет дальше. [2836]

Месяц после знакомства с Долоховым горничная барышень, расчесывая огромную косу Сони, выждала время, когда Наташа вышла из комнаты, и шопотом сказала:

— Софья Александровна, вы не рассердитесь, меня один человек просил, — и, вся покрасневшая, стала доставать что-то рукой из за пазухи. Это было любовное письмо от Долохова. Испуганная и обрадованная Соня кошачьим движением взяла письмо и, еще более красная, чем горничная, [2837]пошла в спальню и там задумалась, следовало ли ей или не следовало читать это письмо. Она знала, что это было объяснение. «Да, ежели бы я была дочь maman (она так звала графиню), мне бы следовало показать ей письмо, но бог знает, что ожидает меня. Я люблю Nicolas и буду его женой или ничьею, но я не дочь и мне, одинокой сироте, нельзя отвергать любви или дружбы этого Долохова». Она распечатала и прочла. «Обожаемая Софи, я вас люблю, как никогда ни один мужчина не любил женщину. Моя судьба в ваших руках. Я не смею просить руки вашей. Я знаю, что вас, чистого ангела, не отдадут мне, человеку с репутацией, которая заслужена мною. Но с тех мгновений, как я узнал тебя, я — другой, я увидал небо. Ежели ты любишь меня хоть в [2838]/ 100столько, как я, то ты поняла меня. Софи, отдайся мне и я буду твой раб. Ежели ты любишь, напиши «да» и я найду минуту свиданья».

Наташа застала Соню за чтением письма и узнала в чем дело.

— Ах, какая ты счастливая, —закричала она. — Что же ты ответишь ему?

— Нет. Я не знаю, что мне делать, я не могу теперь видеть его.

Через неделю после этого письма, на которое Долохов не получил ответа и во время которой Соня упорно избегала оставаться с ним наедине, Долохов приехал рано утром к Ростовым. Он попросил [2839]видеть графиню и сказал, что он просит руки Софьи Александровны. Графиня изъявила условное согласие и посл[ала] Соню. Соня, красная и трепещущая, обнявшись с Наташей, вошла мимо любопытных глаз дворни, уже знавшей в чем дело и радостно ожидавшей свадьбы барышни, в комнату, где ожидал ее Долохов. К затворившимся за ней дверям тотчас же прильнули любопытные головы. [2840]Долохов покраснел, как только вошла еще больше покрасневшая и испуганная Соня, быстро подошел к ней и взял ее за руку, которую она не могла отнять от страха, охватившего ее. «Как это может быть, чтобы он любил меня», думала она, «он сейчас увлечет, как О. О.».

— Софья Александровна, я обожаю вас, вам нечего говорить. Вы поняли уж, что вы сделали с моим сердцем. Я был порочен, я был во мраке, пока я не знал тебя, обожаемая, несравненная Софи. Ты — ангел, осветивший мою жизнь. Будь моей звездой, будь моим ангелом хранителем. — Его прекрасно звучный голос задрожал, когда он говорил это, и он обнял ее и хотел прижать к себе. Соня дрожала от страха и казалась потерянною, капли пота выступали у нее на лбу, но как скоро он дотронулся до нее, кошечка проснулась и вдруг выпустила когти. Она отскочила от него. Всё, что она приготовила сказать ему, не сказалось. Она почувствовала его привлекательность, его власть над собою и ужаснулась. Она не могла быть ничьей женою, кроме Nicolas.

— М-r Долохов, я не могу... я благодарю вас... ах, уйдите пожалуйста.

— Софи, помните, что моя жизнь, будущая жизнь в руках ваших. — Но она с ужасом отталкивала его.

— Софи, ты любишь уже, [2841]кого? [2842]я убью его... Скажи.

— Да, — сказала Соня.

Долохов нахмурился и вышел, хлопнув дверью. Долохов быстрыми, твердыми шагами с тем особенным выражением злобной решительности, которое иногда принимало его лицо, [2843]прошел залу. В зале старый граф встретил Долохова и протянул к нему обе руки.

— Ну что, поздравить... начал он, но не договорил: его ужаснуло злое лицо Долохова.

— Софья Александровна отказала мне, — сказал Долохов дрогнувшим голосом, — прощайте, граф.

— Не думал я, не думал, я бы за честь счел племянником назвать тебя. Ну, мы поговорим еще, mon cher, с ней. Я знаю что, знаю... всё мой Коко... с детства cousin и cousine, постойте...

— Да, — сказал Долохов, — вы Софью Александровну не считаете достойной своего сына, и он тоже. Она же считает меня недостойным себя. Да, это в порядке. Прощайте, я вас поблагодарю за это, — и он вышел. Встретившемуся Nicolas он не сказал ни слова и отвернулся от него.

Через два дня Nicolas получил от Долохова записку следующего содержания: «Я у вас в доме больше не буду, и ты знаешь почему. Я еду послезавтра и ты скоро, как я слышал. Приезжай нынче вечером, помянем Москву гусарской пирушкой. Я кучу у Яра».

Ростов из театра в одиннадцатом часу приехал к Долохову и нашел у него переднюю полну плащами и шубами, и из-за отворенных дверей услыхал гул мужских голосов и звуки перекладываемого золота. Три небольшие комнаты, занимаемые Долоховым, были красиво убраны и ярко освещены. Гости чинно сидели вокруг столов и играли. Долохов ходил между ними и радостно встретил Ростова. О предложении и вообще о семействе ни слова не было сказано. Он был ясен и спокоен больше, чем обыкновенно, но в глазах его Ростов заметил ту черту холодного блеска и наглого упорства, которая была в них в ту минуту, как он на клубном обеде вызывал Безухова. Ростов не играл во всё время пребывания своего в Москве. Отец просил его несколько раз не брать карты в руки, и Долохов несколько раз смеясь говаривал ему:

— Играть в карты на счастье можно только дураку. Коли играть, то играть на верные.

— Разве ты станешь играть на верные? — говорил ему Ростов.

Долохов странно улыбнулся на эти слова и сказал: