Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты

— Je crois que c'est fini, — [1358]сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по привычке сильно книзу. [1359]Княжна бесстрастно, непроницаемо смотрела своими выпуклыми большими глазами прямо на князя. Она покачала головой и вздохнула. Жест ее можно было объяснить, как выражение печали и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василии объяснил этот вздох, как выражение усталости.

— Eh moi <���à coeur ouvert> d'affaires et d'affaires très sérieuses. [1360]

[1361]Они помолчали. [1362]Щеки князя Василия нервически подергивались то на одну, то на другую сторону, резче обозначая неприятные [1363]морщины около рта. Он говорил [1364]медленно и глаза его смотрели то нагло, то испуганно. Княжна [1365]переложила одну руку на другую с тем видом, который говорил, что «ежели вы не начнете, я ничего не скажу».

— Вот видите ли, моя милая княжна Катерина Семеновна, — сказал он, — в такие минуты, как теперь, обо всем надо подумать. Надо подумать о вас; я вас всех люблю, как своих детей, вы это знаете. — Он говорил это монотонно, видимо и не желая, чтоб ему верили, но по привычке и не мог говорить иначе. Княжна [1366]тускло смотрела прямо на него и нельзя было догадаться: понимает ли она или нет то, что ей говорили.

— Надобно подумать и об моем семействе. [1367]Ты знаешь, Катишь, — продолжал он, — что вы три и мое семейство, да еще Мамонтовы, одни прямые наследники графа. Я знаю, я знаю, как [1368]тебе неприятно думать об этом, поверь, мне еще неприятнее, но, мой друг, надо быть ко всему готовым. [1369]

Я слышал, [1370]что прошлую зиму несчастный [1371]дядя почему то был расстроен и написал странное завещание, по которому он [1372]всё именье, помимо прямых наследников, отдавал этому [1373]пухлому sans culott'y [1374](князь Василий так называл иногда Pierr’a). [1375]Княжна недоверчиво и презрительно улыбнулась.

— Это было бы очень хорошо, — сказала она, иронически и спокойно. — Но этого нельзя сделать.

— Этого нельзя сделать так, но я знаю, что граф писал письмо государю и просил усыновить Пьера. Понимаешь? — Княжна ничего не отвечала, но губы ее сжались и брови нахмурились.

— Я тебе скажу больше. [1376]Письмо написано, и государь о нем знает, — продолжал князь, — но существует ли завещание, [1377]или нет? Это ты должна знать и должна мне сказать, не для себя, я знаю, как ты далека от всего этого, но для твоих сестер, для моих детей, которые вместе с вами [1378]будут лишены всего. [1379]

— Как всего? — вскрикнула княжна, всё не спуская глаз с князя Василия. — Нас выгонят из этого дома?

— Да, разумеется, — отвечал князь Василий, стараясь проникнуть смысл выражения лица княжны; «не хочет или не может она понять меня?», спрашивал он сам себя.

— Этого только недоставало! — проговорила княжна, смеясь внутренним, злым смехом и не изменяя выражения глаз, — я женщина, но насколько я знаю, что незаконный сын не может быть наследником, mon cousin, — сказала она, заканчивая слова таким ядовитым жестом, каким заканчивают свои речи женщины, предполагающие, что они сказали пику.

— Как ты не понимаешь! Граф пишет письмо государю и просит его усыновить Пьера и ему передает именье, — сказал князь Василий нетерпеливо, — и ежели это завещание и письмо не уничтожено, а будет найдено в бумагах графа, то мы с тобой, моя милая, ничего не будем иметь, кроме утешенья, что мы исполнили наш долг перед умирающим et tout ce qui s'ensuit. [1380]

— Вы меня считаете за совершенную дуру, mon cousin? [1381]

«Или она то, что она говорит, т. е. — дура, или есть другое завещанье исключительно в их пользу», подумал князь Василий.

— Милая моя, — сказал он, ударяя себя в грудь, — я пришел сюда не для того, чтобы пикироваться с тобой, но для того, чтобы, как с хорошей родной, с истинной родной, [1382]поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю, что письмо к государю есть и что, ежели завещание написано и не уничтожено, то [1383]ты, моя голубушка, не получишь ничего и все пойдет Пьеру.

— Это было бы хорошо! Это было бы прекрасно, я ничего и не хочу, — крикнула княжна. [1384]— Как не презирать людей после этого. Какая подлость, какая низость! — почти прокричала она. — Прекрасно! Очень хорошо. Я всем пожертвовала для него и в награду за всё <���нас лишат> законного, меня прогнать и сестер! Мне и не нужно ничего, но я знаю, чьи это интриги. [1385]Но это не может быть. Я спрашивала...

«Да она дура и злая еще дура», подумал князь Василий.

— Послушай, Катишь, — сказал князь Василий, — я знаю, что тебе ничего не нужно и все, но дело в том, что твои сестры, может быть, не того мнения. Я тебе говорю, что письмо к государю есть и что дядя сейчас спрашивал про Pierr'a и [1386]надо послать за ним. Дело в том — продолжал он, перепрыгивая щеками, — знаешь ли ты верно, что в мозаиковом портфеле, который у него под подушкой, ничего нет, кроме писем? Ежели так, то хорошо, а ежели завещание там, то надо его вынуть и показать графу пока есть время. Может он сам пожелает его уничтожить.

Княжна не могла еще отвечать. Она была взволнована так, как нельзя было ожидать, судя по ее лицу.

— Подлость, низости, обман, — говорила она, — и от кого? Кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, интриг, зависти, подозрений — я ничего не видала в этом доме, за всю мою любовь и самоотвержение и теперь [1387]бог знает для какого нибудь... Она замолчала от негодованья.

— Но было ли завещание? Знаете ли вы про него?

— Ах, не говорите! — Княжна остановилась, прислушиваясь.

— Но какие гадости тут были, надо знать, — продолжала она,— ему наговорили бог знает что об нас, об Sophie, [1388]он призывал духовника и написал эту гадкую бумагу, [1389]но он сам потом говорил, что уничтожил ее.

— Но так ли это? — спросил князь. — Этого никто не знает, и ежели бумага эта забыта, то вы лишитесь всего. — Княжна слушала молча, устремив злые глаза на князя.

— Еще есть время. [1390]Ты пойми, Катишь, что одно мое желание... иначе бы я не уважал себя, и не говорил бы этого вам, зная тебя, милая Катишь, и твое сердце.

— Что мое сердце, — нетерпеливо сказала Катишь. — Аннушка, дай мне воды.

— Одно мое желание, — продолжал князь, — исполнить последнюю волю [1391]его, облегчить его последние минуты, не дать ему умереть с мыслью, что он сделал несправедливости и сделал несчастными тех людей...

— Тех людей, которые всем пожертвовали для него, чего он никогда не умел ценить, — подхватила княжна. [1392]

— Вот он. И знаете ли вы, mon cousin, кто всему виной, — прокричала она с нескрываемой злобой. — Это та ваша Анна Михайловна, которая нынче такой кошечкой прикидывалась и обещалась приехать. Эта гадкая шлюха, мерзавка, воровка. [1393]Ах, я так ненавижу эту подлую тварь, что своими руками вытолкала бы ее отсюда. Чего ей нужно?... Это она насплетничала тогда графу на Sophie, когда он написал эту несправедливую, гадкую бумагу.