Валериан Скворцов - Гольф с моджахедами

Они продиктовали номер, которым пользовались на двоих, я - свой на "Эриксоне".

Первая фура обдала нас черной гарью дизельного выхлопа.

Когда они завелись от своего бывшего аккумулятора, совесть достала меня, и я сказал на прощание:

- Спасибо за батарею, рассчитаюсь когда-нибудь.

Хитрый Шемякин имел в виду работенку по найму, которую ему подкинул бы их будущий шеф. В том, что нынешнего сменят, они и сами, я думаю, уже не сомневались. Предчувствия относительно будущей карьеры своего нынешнего работодателя Ефима, пропавшего на столько недель без вести, я бы тоже не назвал радужными.

"Москвич" и "четверка" разъезжались бортами.

- Неплохо бы, - обнадеживающе ответил из-за опущенного бокового стекла Макс Ортель, сидевший за рулем. Жак Филиппар пополоскал ладонью из-за его лысины.

2

Удивительно: чем ближе я продвигался к Краснодару, тем морознее становилось. Печка "четверки" едва грела. Я раза два запасался теплом в придорожных шалманчиках, устроенных в подобиях армейских кунгов, перенатопленных железными печками с выводной трубой. В последнем, на подъезде к Краснодару, стояла такая духота, что несколько выпивох блаженствовали в исподних рубахах, не снимая, правда, ушанок с летными кокардами. Порции выдавались с расчетом на Гаргантюа и Пантагрюэля.

"Кенвуд" я отключил. Развлекался на ходу трехчасовой записью разговоров на лужайках клуба "Эль-Кантауи" семерых чеченских гольферов.

Таксист Слим добросовестно отработал свои пять сотен долларов из фонда имени Прауса Камерона. Запись удалась. Я прослушал разговоры, которые велись на русском, сначала, что называется, насквозь, затем кусками, и в конечном итоге, мне кажется, ухватывил смысл внезапной затеи Шлайна. Он сорвался на Кавказ без подготовки - видимо, и в одиночку, - потому что выявил в своем тылу "крота", и не одного, а целую группу воротил, впутанных в общие с чеченцами трансферты. Это во-первых. И почти сразу угодил в плен, потому что его сдали из Москвы на подходе к цели, это во-вторых. Если бы Ефим преуспел в своей затее, совещание на лужайках "Эль-Кантауи" не состоялось бы. А если бы Шлайна не взял в плен Цтибор Бервида, Бэзил Шемякин сейчас не слушал бы на шоссе между Ростовом-на-Дону и Краснодаром свою шпионскую магнитофонную запись.

Оставалось также достаточно много неясностей, казавшихся нелепыми случайностями. В разговорах чеченцев проскальзывало беспокойство по поводу крупной суммы в долларах, сыгравшей роль "меченого атома". Услышал я также имя Севастьянова, который верой и правдой, как полагали гольферы, за долевое участие в марже обеспечивал банде финансовый консалтинг и западные банковские контакты, не всеми одобрявшиеся. В противовес неодобряющим, насколько я понял, ораву торопили из Москвы с операциями по уводу каждой порции прибылей, как они говорили, "через западный подкоп".

Я тихо порадовался, что не отреагировал сходу на звонок Севастьянова ко мне на квартиру. Время обнаруживать себя не приспело. Теперь это стало ясно. Как и то, что я находился наконец-то на последнем этапе идиотски-бесплатного похода за освобождение Шлайна. Эдакий тронутый крестоносец!

В записи разговоров время от времени всплывала странноватая тема, не вязавшаяся с банковскими делами, которые там решались. Чеченец с хрипловатым голосом и одышкой, возможно, тучный, настойчиво привносил в каждый проект идеологию. Она, как говорится, навязла у него на зубах. Мой бывший патрон майор Випол в своей частной сыскной конторе искоренял признаки любой идеологии, потому как справедливо, я думаю, считал, что всякая из них преуспевает через интриги, а то и кровь, но не через истину и закон. Поэтому в поведении хрипатого просматривалась трещина, в которую при необходимости Ефим Шлайн мог бы воткнуть свою фомку взломщика чужих секретов.

Мне казалось, что в этой ненормальности, воплощаемой высказываниями хрипатого, и кроется главная слабина банды, с которой придется сойтись в рукопашную, отчего не сказать и так, дабы сбросить цепи рабства с благороднейшего из благородных гонителей неправых денег и богатств Ефима Шлайна.

Хрипатый частенько встревал в разговоры. Из его замечаний выходило, что кредитно-финансовые институты в исламских странах имеют специфику в своей деятельности. Он не говорил: в операциях, именно - в деятельности... Специфика эта отлична от принципов классического банковского дела. Она вытекает, прежде всего, из отношения шариата к проценту. Хрипатый цитировал Коран: "Аллах разрешил торговлю и запретил рост".

Перечил ему, с нотками раздражения, баритон человека, то и дело сбивавшегося на финансовый сленг. Баритон считал, что Ислам не запрещает прибыль, если в её получении участвует человеческий труд. Она законна, поскольку доход пришел в результате производства или торговли, скажем, в результате перегонки бензина из нефти, фонтанирующей из воронки, взорванной скважины, или торговли заложниками, или перепродажи боеприпасов. "Угон" московских кредитов приравнивался к умыканию табунов и скота - освященному традициями занятию джигита... Банк же нужен как место накопления, и не вина правоверного, что деньги на счету приносят проценты. Любые деньги, в том числе наличные доллары и новые евро, в изоляции от мировых денег отсиженная коленка...

Когда обсуждались прибалтийские и чешские банки, хрипатый грубовато напомнил об исламских в Аравии. Несколько раз пришлось перекручивать пленку, чтобы разобраться в терминологии, согласно которой "деятельность с деньгами" должна подпадать под два шариатских предписания. Первое "мурабаха", то есть, как я понял, перепродажа. В этом случае по просьбе покупателя или импортера банк открывает аккредитив на зарубежного продавца или поставщика. Когда товар отгружен и банк об этом оповещен, товары "снова продаются" импортеру, при этом точно определяется сумма прибыли. Разумеется, эта сумма высчитана как процент от стоимости ввезенных товаров. Но именно только высчитана, а выплачена банку как разница от перепродажи.

На месте гольферов я бы отправил хрипатого с его пустопорожними выкрутасами куда подальше, чтобы не мешал делу... А они терпели. Почему?

Хрипатый назидательно и долго говорил о том, как близко он сидел от генерала-президента Дудаева восемь лет назад на праздновании 2500-летия села Анди, куда съехалась "вся Чечня". Старики вышли в круг и принялись исполнять зикр (15). Один сделал знак Дудаеву, чтобы тот пошел к ним. Генерал-президент притворился, что не заметил. И это он, Хаджи-Хизир, приблизившись, подтолкнул его плечом и ввел в хоровод. Круг за кругом, входя в экстаз, генерал-президент исполнял ритуал, и исполнил до конца... Он, хрипатый, и теперь готов поступить так же, вовремя подтолкнуть плечом своих дорогих партнеров.