Валериан Скворцов - Каникулы вне закона

Усман молчал и денег не брал. Но и не возвращал.

- На чем тебя взяли? - вальяжно, по-вертухайски спросил я.

- А то не знаете?

- Плели кое-что. Я от тебя услышать хочу. Врать ведь не станешь. Павлович считает, что ты такой...

- Он так считает?

- Ну да... Мало ли что бывает, если не по работе, - осторожно рискнул я.

Я не успел подметить, когда он спрятал деньги, - всматривался в его лицо, удивленный внезапной плаксивостью, обозначившейся в голосе.

Еще неизвестно, подумал я, кто тут кого дурит.

- Показали пачку фотографий... - пробормотал Усман. - Меня сняли в кемпинге, на озере... Меня самого чуть не вырвало. Действительно, это я был на снимках и занимался сексом в самых разных позах... Оральный и анальный секс, и самые невероятные половые акты с разными мужчинами.

То были не его слова. Он повторял чужие. Сам бы Усман сказал про это иначе.

- Ну и что? - сказал я равнодушно. - На таком теперь по службе не горят.

- И не погорю... Уже выгнали... У меня два брата в московской милиции работают, дома пятеро детей. Ефим Павлович сказал, что им не покажут. Не обо мне забота. Ему остальные на карточках изображенные важны... Остальные эти не важны мне. А важно то, что братьям или жене или детям все это покажут, конечно же, покажут, что бы там Ефим Павлович не плел, если в чем не потрафлю. И что будет? Да братья убьют меня. А не убьют, сам повешусь...

Я постарался зевнуть натуральнее.

- Павлович мой друг, - сказал я. - Не сделает он такого, я уверен... Ты же мне действительно правду рассказал, вижу, искренен со мной... Когда мое дело сладится в этих краях, иншалла, вернусь и попрошу Павловича уничтожить негативы. Сделаю...

Он вздохнул, может, и деланно. Действительно: кто здесь кого дурачит? Или это моя российская паранойя?

- Без команды на меня не выходи, нужно будет, я позвоню, - сказал я, открывая дверцу. - Теперь уезжай.

Когда габаритные огни "Жигулей" растворились в сероватой ночи, меня потянуло пройтись.

Из разговора я отметил для себя две вещи.

Первое. Выражения, которыми Усман обозначил свое участие в сходке голубых, заимствованы. Это протокольный, скажем так, язык. Этим языком с ним разговаривали те, кто предъявлял ему снимки. Кроме того, фотографирование оргий - операция не из дешевых, да и кому нужна "компра" на уволенного со службы капитана милиции без будущего? Такого рода материал собирают на людей иного качества и полета. И с настоящим, которое становится обещающим будущим.

Второе. Выгнанного со службы мента не занесет в пансионат, где имеются условия для удовольствий, которым он предавался. Такое тоже слишком дорого для него. Его привезли, пригласили...

Следовательно: Усман, если его припугнуть, купить или в этом роде, может послужить зацепкой для выхода на "разных мужчин", с которыми он совершал "невероятные половые акты". На мужчин с деньгами и с настоящим, которое станет или уже становится многообещающим будущим. А пока Ефим Шлайн использует экс-капитана по мелочам. Как в моем случае: встретить, обозначить контакт...

Шлайн определенно не рассчитывал, что Усман расколется передо мной. Да и я импровизировал наугад. Как в школьной игре "морской бой". Назвал квадратик и - попал. В результате лишняя карта и, скорее всего, козырная.

Теперь я шагал вдоль какого-то канала в сторону ярко светившегося модернового здания, оказавшегося американским универмагом. Отмытые до иллюзии отсутствия стекол витрины представляли детский западный рай с сотнями игрушек. Эскалаторы зигзагами перечеркивали высокие окна на несколько этажей вверх над входом...

Это была третья вещь, которую я для себя отметил. Утром неплохо бы пошататься по этажам и провериться насчет хвоста. Классическое место для такого рода дел. Кто его знает, этого Усмана?

Я сменил направление, стараясь выгребать поближе к гостинице. В ночной рюмочной с названием "Куаныш" свеженькая, будто только что проснулась, казашка нацедила мне сто пятьдесят граммов коньяка "Казахстан" из бутылки с роскошной этикеткой. Икра на бутерброде оказалась превосходной. Наверное, каспийская. И маслице под ней со слезинкой. Жаль, Ефим не видит, как я повторяю сто пятьдесят граммов коньяка, а второй бутерброд беру с двойной порцией икры.

Мне нравится говорить на экзотических языках. Казахского я не знаю и, вероятно, это навсегда, но название улицы, на которой находится гостиница "Алматы", помнил и, чтобы произнести его, спросил у красотки:

- Как мне ближе выйти на улицу Кабанбай-батыра?

Голосок у неё был нежный, и говорила она с московским акцентом.

Засыпая, я подумал, что старому Айно, который прилетит за Наташей, целесообразнее прихватить с собой в Веллингтон и Колюню на какое-то время. Будет с ним навещать мать.

3

Ночью, мучимый духотой, я дважды вставал и, распахивая балконную дверь, проветривал номер. Топили нещадно.

Оконные шторы остались раздвинутыми и утром, едва открыв глаза, я почти ослеп. Ярчайшей синевы небо высвечивало заснеженные зазубрины валов Алатау, надвигавшиеся, словно океанский прибой на почтовой открытке. Торчавшая на горном склоне телевизионная башня казалась на их фоне хрупкой, ненадежной и обреченной хворостиной.

В гостинице стояла воскресная тишина. Наверное, я вообще жил в ней один.

Из городского телефонного справочника, найденного в тумбочке, я вырезал ножом карту Алматы. Из неё следовало, что до улицы Кунаева от гостиницы пешком минут двадцать. Однако ресторан "Стейк-хауз" среди рекомендуемых кулинарных достопримечательностей не числился. Не нашлось и его телефона. Имелись "Адриатико", "Тратториа Парадизо", "Пруссия" и даже "Петролеум" с "Адмиралом Нельсоном"... Поглощая завтрак в ресторане на втором этаже, из легенды на карте я узнал, что "4 февраля 1854 года было основано крупное укрепление у подножия Заилийского Алатау, названное Верное". В 1921 году Верное стало Алма-Ата, в которую перенесли казахстанскую столицу из города Кзыл-Орда. По новому, то есть Алматы, стали произносить и писать после "принятия 28 января 1993 года конституции суверенного государства Казахстан". Сообщалось также, что 1 миллион 200 тысяч жителей города имеют возможность "наслаждаться необычайно мягким климатом зимой и удивительными по красоте пейзажами, в том числе высокими тяньшаньскими елями".

Рекогносцировка обещала оказаться приятной.

Солнце растапливало остатки снега на тротуаре. Обсаженная редкими деревьями улица Кубанбай-батыра, где накануне я расстался с Усманом, пустовала, если не считать русского обличья мужичка, прогуливавшегося воскресным утром возле Оперного театра, закрытого на капитальный ремонт. Вот и "репейник" на хвост...

Упершись в подземный переход, я спустился на три ступени, да передумал, не поленился, поднявшись, возвратиться и пересек улицу поверху поперек проезжей части. Моего разворота не ждали. Времени для маневра у мужичка, профессионально отводившего взгляд на чирикавших по веткам воробьев, не оставалось. Я подождал, когда он поравняется со мной.