Валериан Скворцов - Понурый Балтия-джаз

Композитор-народник, которого местные жители уважительно и запросто величают "наш Пантагрюэлич", - просилось дописать в текст - в одной из таких дач устраивает морские бои. Там же он встречается с близкими и друзьями. Великий человек делится с ними творческими задумками. Сколько наркотиков, например, перекачать из пункта А в пункт Б на подводной лодке "Икс-пять" в следующие десять, как принято говорить в деловых кругах, банковских дней?

Я вполне допускал, что на этой даче Ге-Пе выслушивает сейчас сокровенные задумки Чико Тургенева. Чаяния классика подрывного искусства ему понятны, а потому страшны. Ведь Чико берется устроить не просто взрыв. Он получил шанс провести публичную казнь известного человека и, как следствие такой казни, обрести новую славу. И обеспечить новые расценки на свои услуги.

Тургенев жаждет фейерверка. Пантагрюэлевич - тиши и благодати. Вот из этого противоречия и рождался уже мой шанс.

Встав под горячий душ, чтобы утихомирить не желающую спать плоть, я попытался представить идиллическую картину: в просвечивающем пеньюаре Марина склоняется над кроваткой дочурки, а я, призывно застряв в двери между спальней и детской, спрашиваю нетерпеливо: "Ну, что, заснула?"

Мысленно я упрекнул Ефима Шлайна, что на этот раз он пришел без портвейна. У меня определенно начинались проблемы с алкоголем - в дополнение к осложнениям в отношениях с женщиной.

Мы одного поля ягодки - Чико и Бэзил, Бэзил и Чико. С поправкой на то, что моя война случилась на двадцать лет раньше его афганской войны и в его возрасте меня ещё не убили.

Глава шестая

Палач ушел на работу

...Я чувствовал, как темя зудит под каской и стекает на брови пот, а глаза слепит бесцветное небо тропиков, потому что на парадных построениях запрещены противосолнечные очки. Все кажется пепельным и обесцвеченным на вытоптанном солдатней пустыре между киношкой "Ланг Санг", цементным памятником Павшим и дощатыми трибунами для короля и дипломатического корпуса.

Мне снилось, как на гимнастерке взводного, князя Румянцева, между лопатками расползается темное пятно. Он тянется по стойке "смирно", и мы, иностранцы, тоже, потому что ротный лаосских гвардейцев не решается в присутствии короля скомандовать "вольно". У гвардейцев кто-то падает в обморок. Беднягу уволакивают, и строй смыкается... Рум-Румянцев распоряжается сделать столько-то шагов влево - это значит, что потери лаосцев возросли, мы заполняем бреши своими телами... Туземный оркестр начинает вразнобой, но радостно. Марш кладет конец мучениям. Эхо тамтамов, отрикошетив от памятника, уходит за рисовые поля, в сторону низких облачков, уплывающих за Меконг. Мы как раз маршируем в том направлении. На Запад. По иронии судьбы местное поверье утверждает: в сторону, куда навечно уходят мертвые.

Гвардейцы идут первыми, им принадлежит и честь вести перед знаменем тотемного козла. Если у Кики, как звали травоядное, отсутствовало настроение маршировать, его за рога волокли по сухому краснозему адъютанты полковника, и знаменосец глотал поднимаемую копытами пыль. Иностранное наемное войско выпускали второй колонной и, разумеется, без козла. С нами Кики ездил на операции. По сигналу тревоги он мчался к грузовикам радостным галопом, предвкушая вольную пастьбу в колючих кустарниках, пока будет тянуться прочесывание - наша тогдашняя работа. Расставив фиолетовые копыта, Кики, не шелохнувшись, торчал на крыше кабины, какие бы зигзаги не выписывал сидевший за рулем грузовика Ласло Шерише, глухой венгр, чей недуг выявился после расформирования полубригады. Ласло "читал" по губам военный язык и оказался не в состоянии понимать обычный...

Далее наступало отвратительное.

Парад устраивался по случаю дня национальной независимости. Подарочные от его величества полагалось проматывать. На шестисоткубовой "Хонде" с рогастым рулем Шерише въезжает по лестнице на веранду борделя "Белая роза" возле вьентьянского аэропорта Ваттай. Привстав с заднего сиденья на подставках-стременах и пружиня коленями, я впиваюсь пальцами в шелковую рубашку Ласло. Веранда рушится под мотоциклом, и во сне я помню, что её будут ремонтировать завтра вечером, когда мы явимся снова.

Неясным оставалось, какие подвиги совершались в первую ночь. Но во вторую - я это помнил во сне: именно во вторую - я притисну помощницу барменши, почти девочку, повалю на бильярдный стол и изнасилую, заткнув корчившийся от испуга рот комком желтых купюр с изображением дедушки её короля.

Запахивая саронг на тощих детских бедрах, она сжимала деньги зубами, опасаясь, что я передумаю и заберу бумажки назад.

Всякий раз, увидев этот сон, я просыпался от острого чувства жалости то ли к девочке, то ли к выброшенным деньгам, смешанного с брезгливостью к самому себе.

...Была половина десятого следующего утра, когда я, свежий и отоспавшийся, вышел из пансиона. Обладатели белесых бакенбард скучали в вазовской "девятке", забросав бумажными носовыми платками и окурками пространство перед моим "Фордом".

- Насморк? - спросил я участливо. Они игнорировали проявление заботы и демонстративно разглядывали ели, качавшиеся над стоянкой. Ветер обещал солнечную погоду.

Пока я ехал к Таллинну, "девятка" держалась в полукилометре, а потом, после поворота на аэропорт, рывком сократила дистанцию. Получив от охранника у шлагбаума пропуск-квиток на просторное поле, примыкавшее к автобусным остановкам, я выписал два круга. Ехал я медленно, будто высматривал подходящую парковку. Решетка сточного отверстия для дождевых и талых вод разыскалась между мусорными контейнерами, метрах в двадцати от алюминиевой будки охранников.

Я прибавил газа и, когда "девятка" втянулась вслед за мной в скорость, затормозил до юза, заставив преследователей упереться в задний бампер моего "Форда". Продолжая игру, я описал третий круг, снова объезжая паркинг, делал вид, будто разгоняюсь для отрыва. Поравнявшись с контейнерами, я опять резко встал, переключил скорость, сдал задним ходом, вдавился в передний бампер "девятки", грубо отжав её назад, и заклинил парочку между "Фордом" и мусорными контейнерами.

До "девятки" хватило прыжка. Я рывком открыл дверь со стороны длинного, правой рукой нейтрализовал его, а левой, выключив зажигание, вытащил, слегка погнув в спешке, ключ, на котором болтался казенный брелок с номером.

Удивительно, но второй не сопротивлялся. Сидел неподвижно.

Охранники в три рукава протирали запотевшее окно будки, но не посчитали необходимым вмешиваться.

Я услышал, как за спиной порыв ветра захлопнул дверь "Форда".

Я открыл заднюю дверь "девятки" и сел. Сдавив шейные позвонки обоим, приказал:

- Руки перед собой. Иначе сделаю смертельно больно. Смертельно.