Василий Брусянин - Последнее изобретение

Вскоре после этого дядя запил окончательно, дней пять не ходил в управу, потом дня три хворал и, наконец, оправился.

С этих пор для дяди началась новая жизнь. Он перестал говорить о своих изобретениях и целыми днями сидел у себя и писал. Как-то раз тётя Соня спросила его, что он записывает в толстую тетрадь в синей обложке.

— Пока это секрет, а потом… потом мои мысли прочтут и убедятся, все убедятся, что я — не невежда, не сумасшедший… да…

— Володя, но кто же тебя считает сумасшедшим? — прервала его тётя Соня.

— Ты, я знаю, не считаешь меня таким, а есть люди… есть… Им кажутся сумасшедшими все, кто осмелится сказать что-нибудь не шаблонное, а своё, новое и оригинальное. Сумасшедшими считали: Галилея, Коперника и Христофора Колумба, а теперь люди не могут выдумать способа, чем бы отметить их величие… Такова судьба всего нового… Заурядные люди задаются вопросом о жизни и робко ищут чего-то и осматриваются, и вместо разрешения вопроса видят только рисунок на обоях своих комнат, узоры на окне, дверь: дальше пределов их обиталища их фантазия не двигается!.. А люди большего калибра, поэты, фантазёры — те и небо видят в другом свете, видят и понимают игру звёзд, и даль моря доступна их очам, понимают они и глубину земли…

Мы все слушали рассуждения дяди Володи и недоумевали: раньше он никогда не говорил этого и никогда так не нервничал во время своих рассуждений как теперь.

Как-то раз дядя пришёл к нам после вечернего чая. В тот день у нас во дворе все говорили о смерти служащего управы Козлова. Бедный труженик умер, оставив без всяких средств жену и пятерых детей. Все мы жалели сирот и их несчастную мать.

Дядя принимал участие в разговоре и вместе с нами жалел семью умершего сослуживца, но потом вдруг поднялся и стал говорить что-то странное.

— Вот видите, — говорил он, — как люди слабы. Они никогда не будут готовы к акту смерти, а это только потому, что не знают, что такое — жизнь, и что — смерть… Все твердят: «Смерть! Смерть! Смерть!», а не понимают, что это такое. Мы вот все жалеем Евлампию Егоровну и её детей, и в этом нет ничего удивительного: они — живые люди… А я не понимаю, как можно жалеть её покойного мужа? За что его жалеть?.. Ведь смерть какого-либо существа — начало новой жизни. Вот умер Козлов, тело его начало разлагаться, и всякого рода испарения — газы, кислоты, соли — вступили в атмосферу и сделались, так сказать, общим достоянием. Может быть, и мы теперь пользуемся этими частицами, дышим и питаем наши лёгкие…

— Ну, будет тебе, Володечка! Какой ты вздор говоришь! — перебила дядю бабушка, и лицо её нахмурилось. — Ведь ты знаешь, что мне всегда неприятно, когда ты говоришь глупости…

— Глупости? — широко раскрыв глаза, выкрикнул дядя. — Глупости!.. Ха-ха!.. Это вы, мамаша, потому так говорите, что не посвящены в науку. Все порядочные учёные убеждены, что смерть какого-либо живого существа — начало новой жизни! Смерть должна радовать человека, но не печалить! А вот мы все с детства приучены бояться смерти. Всё это вздор! Она не так страшна! Она — благо, но не зло!.. Вот, например, Козлов. Служил он у нас в управе, записывал «входящие и исходящие», жил он только ради себя и своей семьи. А кому от этого польза? Записывать «входящие и исходящие» могли вместо него тысячи людей, а если вы скажете, что он жил ради семьи и тем уже делал пользу, так это неверно! Это заблуждение! Семья его состояла только из шести человек, какое это значение для всего мира, для всего человечества? — Нуль!.. А когда он умер — его тело стало достоянием всех, всего мира!..

— Да что, тело-то его люди съели что ли? — уже окончательно рассердившись выкрикнула бабушка. — Что ты, Володя, говоришь! Иди, голубчик, выспись…

— Мама, я не пьян… Я — человек трезвый, т. е. я хочу сказать, что сегодня не выпил ни одной рюмочки. Я говорю о том, что существует, но чего мы не знаем. Теперь Козлов питает атмосферу своими газовыми выделениями, а вот пройдут года, и тело его сгниёт, т. е. примет иную форму и сделается достоянием земли. Из праха мы явились — в прах и обратимся. Есть люди, которые и при жизни приносят пользу, а Козлов никакой пользы не принёс. Те люди, которые приносят пользу при жизни — те пусть живут на доброе здоровье, а бесполезным людям надо скорее умирать… Ещё лучше будет, если бесполезных людей убивать и потом трупы их сжигать и пеплом удобрять почву — прямая и очевидная польза!

Мама поднялась со стула и с широко раскрытыми от ужаса глазами вышла в соседнюю комнату, а бабушка подошла к дяде Володе, положила ему на плечо руку и тихо проговорила:

— Голубчик мой, Володя! Что ты говоришь? Господь с тобою! Ты, верно, очень устал, и тебе необходимо отдохнуть!

— Устал? Устал? — каким-то странным тоном в голосе спросил дядя. — Ты говоришь, что я устал?.. Вы, мама, говорите, что я устал?.. Да, я устал, но мозги мои не устали, я хорошо умею думать, я умею уноситься мечтами в заоблачную высь, я прозреваю глубоко землю, я вижу очертания звёзд и понимаю игру их света…

— Володя, голубчик мой! — вне себя воскликнула бабушка и упала головою на его плечо.

Она рыдала, дядя сидел спокойно и с улыбкой на губах молчал. Потом он поднялся, нежно взял бабушку за голову, поцеловал её морщинистые старческие щёки и молча вышел из комнаты, унося на своём лице тихую печальную улыбку.

В нашем доме началась новая жизнь. Как-то раз, утром, тётя Соня едва поднялась с постели, пришла к нам и сказала:

— Господи, что такое с ним делается?..

— С кем? — спросила бабушка каким-то фальшивым тоном.

— С Володей… с мужем…

— А что?.. Что?..

— Он всю ночь писал что-то, потом долго ходил по двору и о чём-то думал, потом опять сел писать, и сегодня утром я застала его в кресле спящим. Я разбудила его, он улыбнулся, поцеловал меня, потом напился чаю молча и ушёл на службу.

— С ним что-то неладное творится. Надо посоветоваться с доктором, — предложила мама.

— Но что же? Что же с ним? — заламывая руки, выкрикнула тётя Соня. — Я спрашивала его, я умоляла его сказать — что с ним? А он молчит… или… Впрочем, он больше молчит и как-то странно улыбается…

Мама, бабушка и тебя Соня составили семейный совет и порешили уговорить дядю, чтобы он посоветовался с доктором.

Одновременно с этим тревожным настроением у нас в доме, немного хорошего сообщали о дяде и его сослуживцы.

Дядя работал исправно, но все служащие стали замечать, что с ним творится что-то неладное. Иногда в рабочие часы он вдруг начинал рассуждать на какие-нибудь темы, не относящиеся к работе. Иногда он проявлял крайнюю степень раздражительности и потом вдруг делался тихим и молчаливым.

Чрез несколько дней доктор Смирдин осмотрел дядю и нашёл, что больной сильно переутомил мозги и расстроил нервы. Для излечения доктор ставил непременным условием месячный или двухмесячный абсолютный отдых для дяди, а потом рекомендовал поехать с ним в Крым или на Кавказ, чтобы новыми впечатлениями рассеять навязчивые идеи, преследующие дядю.