Василий Брусянин - Одинокий Григорий

Грохотал гром, сверкали молнии, шумела буря… И не было слышно человеческого голоса… Дождевой ливень застлал всё небо. Потемнело, и всё утонуло в сумраке… Сохранило море тайну этой бурливой ночи и разъединило их… Утонула Гильда, и нескоро море выбросило её труп на берег… И долго после этого одинокий Григорий ходил по берегу и всё думал о том, почему море тогда не схоронило и его? Почему оно оставило его жить, одиноким, без Гильды?

И стал Григорий бояться моря. Разбило оно его жизнь и оставило на берегу одиноким…

Лежу под рябиной с руками, заложенными под голову, смотрю через открытую дверь в сени и вижу Григория. Стоит он в кухне, около лавки и перемывает посуду после обеда. На нём передник как на женщине, длинный и такой, что низом его прикрыты и сапоги Григория, и его тёмно-коричневые брюки, которые подарил ему в прошлом году какой-то дачник. Растрепавшиеся седые волосы Григория спутались и спустились на виски, бритый подбородок обострился как у беззубой старухи. 3ачем Григорий бреет усы? Если бы это он не делал, его лицо походило бы на лицо мужчины, а то теперь он напоминает мне седую женщину, которую заставили мыть посуду.

«Могла ли бы полюбить его Гильда, если бы она увидела его таким?»

В моей душе чем-то скорбным отзывается этот вопрос… Когда Григорий рассказывал мне эпизод из своей юности и при этом так нежно произносил имя Гильды, я думал: вот человек, в душе которого запечатлелся навсегда милый образ. Трагедия в море сделала его навсегда печальным образом, несбывшейся мечтой о возможном счастье, полной горя и мрачного воспоминания…

А теперь он, седой, дряхлый, похож на какую-то старуху. И делает он дело, какое могла бы делать любая старуха.

«Разве могла бы Гильда полюбить Григория таким?»

Судьба посмеялась над человеком, обласкала мечтой о возможном счастье и потом сама же и отняла эту мечту… Для него море — могила, большая, глубокая могила! Только в такой большой могиле и можно схоронить мечты Григория о счастье. Велики были эти мечты!..

Улыбаясь, Григорий выходит из кухни и, утирая передником руки, идёт ко мне под рябину. Подошёл, улыбнулся, сказал:

— Кончал сё… сё кончал…

Протянул ко мне большую мозолистую руку, неловко взял толстыми пальцами папиросу и опустился на землю…

В короткие промежутки отдыха от работы Григорий всегда подходит ко мне, и мы курим и беседуем. Я знал, что на сегодня Григорий не склонен к беседе. Рано утром хозяйка его, добродушная с виду, госпожа Кюнерейнен, подняла целую бурю и пригрозила Григорию прогнать его с кухни. Вчера вечером из леса вернулась белая корова, хромая на правую заднюю ногу. Животное укололо себе ногу в лесу, а госпожа Кюнерейнен обвинила Григория в неосмотрительности.

Пока хозяйка бранилась, Григорий молчал, а как только она смолкла и ушла в чистую горницу, Григорий начал кричать на весь двор, что он и сам не останется ни на минуту «у такой ведьмы».

Раздосадованный на хозяйку, Григорий всегда делает так. Ходит по двору или что-нибудь делает и громко кричит, что он не будет жить, а через минуту смиряется и опять слушает новую брань хозяйки, брань по новому поводу.

Григорий — loinen, т. е. «постоялец». В этом почтенном звании он состоит уже более двадцати лет. В доме он считается как свой человек, как родственник, и не ему принадлежит его свобода, а тому дому, который его приютил. Кажется, только в Финляндии существует такая странная порода людей! Я шутя прозвал Григория «домашним другом», но, право же, в этом случайном моем определении есть какой-то внутренний смысл. По своему положению Григорий должен быть другом не только самой госпожи Кюнерейнен и её пансионеров, но и дома её, и её вещей, и коров, и всего вообще благосостояния предприимчивой женщины. Заботы Григория о чужом хозяйстве должны быть такими же, как если бы всё это богатство госпожи Кюнерейнен принадлежало ему. Вот это-то положение человека и изумляло меня долго.

В начале моего пребывания под кровлей дома госпожи Кюнерейнен я самым серьёзным образом считал Григория мужем уже немолодой хозяйки. Мне казалось только, что Григорий — муж под башмаком. Госпожа Кюнерейнен держит его в грязном теле, и только. Бывают такие мужья, похожие на какие-то бескровные жертвы домашних очагов…

Помню курьёзный эпизод. Я обратил внимание на грязные шторы в моей комнате и сказал Григорию:

— Григорий, скажите вашей жене, чтобы она сняла у меня в комнате шторы и отдала их мыть.

С недоумением посмотрел на меня Григорий и, когда я повторил свою просьбу, он сказал:

— Нет моя жены… Не будет… Не было…

— Так разве хозяйка не жена вам?

— Сами женитесь на ней!.. Ха-ха-ха! — рассмеялся он.

И только в этот день я узнал, кто мой новый друг. Он не человек, а какая-то домашняя машина, на обязанности которой делать всё, что прикажет главный центр хозяйства, госпожа Кюнерейнен.

Сообщил мне Григорий нечто важное и из своей прошлой жизни. В год смерти Гильды у него была своя изба в лесу на берегу моря. И жила в той избе и вела хозяйство его мать, старуха. Мать Григория так крепко сжилась с мыслью, что скоро Гильда войдёт в её дом молодой хозяйкой, что не пережила горя, и в день смерти Гильды умерла в лесу… Ушла в горе и умерла в одиночестве…

Остался Григорий один, заколотил окна и двери своего логовища и отправился в Петербург. И года три пропадал. Односельчане даже стали подумывать о том, чтобы избу пропадавшего человека и клочок земли, числящийся за Григорием, обратить в общественную собственность. Но вот, неожиданно явился Григорий и как из мёртвых воскрес: вернулся домой таким, что его и не узнать.

В лохмотьях, пьяный и дурашливый, Григорий навёл на всё население тревогу. Стал пьянствовать и на родине, а вскоре продал свою землю и хату и опять уехал в Петербург. А когда лет через пять вернулся больным, ему пришлось лечь в больницу для бедняков.

Не умер Григорий, хотя в больнице несколько раз считали его умершим. Совсем холодело и синело его худое тело, и дыхание приостанавливалось, а потом выходило так, что он оживал, чтобы через несколько дней снова ввести в заблуждение больничную прислугу. Остался жить Григорий для того, что бы сделаться «постояльцем» госпожи Кюнерейнен. И он добросовестно исполнял веление судьбы и вот уже двадцать лет служит своей госпоже.

Часто смотрю я на Григория и задаюсь вопросом: для чего он живёт?

Делает всё Григорий как машина, двигается как автомат, и мысли, и чувства в нём автоматичны… Где же в нём человек? «Где ты, человек?» — хочется крикнуть, глядя на Григория. Всё умерло в нём, всё приспособилось к потребностям госпожи Кюнерейнен… «Где же ты, человек?..» И только одно сохранилось в Григории: в нём до сих пор жива память о Гильде. Он часто вспоминает её, и я несколько раз видел, как Григорий ходит по берегу, по той отмели, где когда-то ходила весёлая и жаждущая счастья Гильда.