Юлий Крелин - Хирург

Под конец фильма я испугался возможной, надвигающейся, напрашивающейся пошлости. У зрителя создают впечатление, что возможный донор, женщина, попавшая в аварию и лежащая перед героем хирургом грядущим трупом, сердце которой можно будет пересадить, – эта женщина, кажется, любимая героя фильма.

Кажется, но не оказывается. Не она.

Герой потрясен. Профессор задумывается. Авторы говорят герою: «Ну ты, отрицающий моральную сторону проблемы! А если это твой близкий?! Как?!»

Профессор качается, у героя боли в сердце, очень картинно демонстрируемые поглаживанием по тому месту, где обычно у людей располагается этот мышечный орган, «насос», «помпа».

Задумался профессор.

Но этому я не верю, как не верю многому в фильме красивому и картинному: и этим болям в сердце, и картинному разговору с больным, и красивому предложению матери своего сердца для больного ребенка. Все может быть, но я не верю. Красиво очень. Я не верю этому эпизоду еще и потому, что тут смешение, а вернее, подмена проблем. Герой этот был бы ошарашен и качался бы и, если хотите, боли бы в сердце были и без дилеммы: брать у нее сердце или нет. Просто погибает любимая. Донорская проблема тут ни при чем. И все равно страшно, даже когда она оказалась не Она.

А может, авторы именно это и говорили?

Да. Я согласен с авторами фильма – нет никакой новой нравственной проблемы. Я и сам так думаю.

Но это глобально.

Но вот лежит конкретный человек, возможный донор, возможно близкий человек…

Странно, очень странно устроен этот мир.

Утром он пришел к Марине Васильевне.

– Вот. Держите. И чтоб никаких разговоров об общественной работе.

– С ума сойти! Написал. Господи, да если так дело пойдет, может, и отчет на аттестацию напишешь? Радость ты моя! Может, лед тронулся, Женечка?

– Все. Написал. Озверел сам на себя по ходу дела.

Всю ночь Марина Васильевна перекидывала листочки.

– Смотри ка, написано. Да много-то как. Да я велю перепечатать и в «Экран» отправлю с дипкурьером. Ты, паразит, если захочешь, даже председателем месткома можешь быть. Наверное. Вот бы мне приветить к этому тебя. Повязать, как говорится, в это дело. Горя бы не знала тогда. Сам бы эту шкуру почувствовал. Не делал бы нравственной проблемы из технической детали.

Илющенко. Евгений Львович, что лить будем?

Мишкин. Кому? С непроходимостью? Значит, соду, калий, гемодез, глюкозу. Хорошо бы плазмы, белка – его подпитать надо.

Илющенко. А Нина не привезет нечего оттуда, от себя?

Мишкин. Обещала несколько банок аминазола с интралипидом.

Илющенко. Хорошо бы. А когда приедет?

Мишкин. Да вот жду сейчас.

Илющенко. Вы ей сами звонили?

Мишкин. Нет. Ей что-то нужно…

Илющенко. Тогда это надежней…

Мишкин. Сказала, приедет. Я ей рассказал – обещала. А вот и она.

(Мишкин отошел от окна и сел в кресло. Вошла Нина.)

Нина. Здравствуйте. Удалось достать несколько банок. Мало, конечно. Но это такой дефицит. Апробация-то их у нас закончилась. Сами знаете.

Илющенко. Господи, спасибо и за это. Нам так нужно – тяжелый больной очень. С интоксикацией справляется, но слаб очень. Пойти поставить, Евгений Львович?

Мишкин. Подожди. Пусть прокапает сначала все против интоксикации, потом питать начнем.

Илющенко. Это верно. Пойду сестрам отдам.

(Илющенко подхватил дорогие гостинцы и вышел.)

Нина. Евгений Львович, у меня знаешь какая к тебе просьба, у нас одному парню в институте не хватает кое каких данных. Вы не могли бы ему дать несколько снимков своих, что показывал мне, сделанных во время операции, где желчные пути и протоки поджелудочной железы? Ему только несколько снимков – и диссертация сразу же приобретет другой вид.

Мишкин. А как это ему может помочь?

Нина. У него хорошая работа, вполне достоверная. Но достоверность ее могла бы быть иллюстрирована такими снимками. А он о них как-то не думал, пока материал набирал. А когда я ему рассказала про тебя, он за голову схватился.

Мишкин. А какие ему нужны? Что за работа?

Нина. Знаешь, пусть он сам приедет и поговорит с тобой и вы отберете, что ему понадобится. Не против?

Мишкин. Валяй.

Нина. Я позвоню ему сейчас?

Мишкин. Валяй.

(Вошел Илющенко. Нина звонит. Разговор идет параллельно.)

Илющенко. Соду и гемодез уже прокапали. Он ничего, и пульс пореже стал.

Нина. Боря. Это я. Я договорилась с эсквайром Мишкиным Он даст тебе пару снимков, но ты должен приехать, объяснить точнее, что надо, и отобрать – их ведь много.

Мишкин. Ты дежуришь сегодня?

Илющенко. Да. Больной стал получше. Подосвободился маненько. Позвонил на «скорую», попросил привезти нам кого нибудь – поинтереснее.

Нина. Конечно, удобно, если интеллигентно.

Мишкин. Правильно. А как говорил?

Илющенко. Простите, пожалуйста, говорит дежурный и тэдэ, пришлите, пожалуйста, если можно и будет не очень далеко от нас и тэпэ, хорошо бы прободную язву, холецистит, на худой конец непроходимость и даже аппендицитом не побрезгуем, Мишкин. Аппендицитами ты уже, по моему, вполне насытился.

Илющенко. Все равно сгодится.

Нина. Тебе годятся интраоперационные снимки желчных путей и поджелудочной железы. Так?

Илющенко (шепотом). Это ваши, что ли, снимки?

Нина. Я так и сказала… Даст, даст. Приедешь – увидишь.

Мишкин. Угу.

Илющенко. А я бы принципиально не давал. Пусть сами делают.

Мишкин. Они и сами могут сделать, конечно. Невелика хитрость. Но нам-то чего жалеть? А мужику поможем.

Илющенко. Конечно, не жалко. Но я бы принципиально не дал.

Нина. Эх, Борис! Все должны помогать друг другу в любом деле, было бы дело. Нечего принципиальничать на ерунде, когда принцип доказан всем, а не только снимками.

Илющенко. Вот, слышите? Они уже все доказали, во всем уверены. Пусть поработают сами.

Мишкин. Не люблю, когда говорят: «А я из принципа», – это если попросту, «а вот назло» – это всегда либо злобность, либо шкурничество, либо лень, либо убожество и мелочность. Брось, Игорь, будь шире.

Нина. Все, все, Борис, договорились. Адрес знаешь?

Илющенко. Они договорятся – это уж точно. А вы будете иметь утешительный заезд типа: «И правильно, милый Евгений Львович. Долг дружбы, Евгений Львович. Законы дружбы, друзья должны помогать друг другу».

Мишкин. Ну, ты все понимаешь. Только шире будь – надо ли все понимать. А что касается дружбы, то этого я вообще не понимаю. Любовь есть. В нее входит все. А «дружить» – нет такого понятия в канонических текстах. Так то, друг мой. Шире будь.

Нина. Сам позвонишь. Приеду, объясню подробнее. Все. Обнимаю тебя. Обнимаю.

Илющенко. Да это ж ваши диссертации, в конце концов.

Мишкин. Не морочь голову. Не живи по принципу: у меня не вышло, пусть и у них не выйдет, – наоборот лучше, продуктивнее и для себя тоже.