Юлий Крелин - Хирург

Никто не входил.

В процессе разговора они совершенно забыли про родственников больного, которые привезли сюда профессора и сидели в коридоре, ждали ответа, решения, приговора. Сидели и ждали.

Наконец, они не выдержали и вошли.

– Простите, пожалуйста, профессор. Вы не можете сказать нам что нибудь утешительное?

Профессор, наверное, с неохотой отвлекся и перешел на другую тему.

Мишкин успокоился, закурил и подумал: «Разговор-то уже окончен, наверное».

Так оно и было – на сегодня этот разговор был окончен. Но почему бы профессору оставить мысль о научном руководстве над таким богатым материалом, лежащим к тому же в этом открытом для всех кабинете, в этой папке, брошенной на подоконник?

– Ну, что профессор? – спросил его после Онисов.

– Ругался, что материалы наши все, снимки валяются в открытом кабинете.

– А что?

– Что. Говорит, как же можно материал доверять пустому случаю. Не доверяет.

– Кому?

– Пустому случаю. Знаешь, к святому Серафиму пришел епископ и сделал выговор за то, что Серафим принимает у себя девиц наедине. Не доверяет Серафиму. А святой сначала не понял, а потом засмеялся. Ему и в голову ничего не приходило, он совсем в другом мире. Этот епископ еще не ручался за себя, потому и другим не доверял. Понял?

– Что понял? Это ты о ком?

– О тебе. Ты в другом мире и не понимаешь, что есть «пустой случай». И даже притчу не понимаешь.

– Ну, ты уникум! Давай закурим.

МИШКИН:

Я сидел на подоконнике на лестничной площадке и разговаривал с Игорем Ивановичем. Парень он молодой, шустрый. Я, конечно, ничего не напишу, но у нас материала, все говорят, вот и Сергей Борисович тоже, материала до шута. Да и сам я вижу – пара докторских и с десяток кандидатских валяется. Это то, что я вижу, а у кого диссертабельный глаз – да он тут с полсотни, наверное, наберет. Мне уже и поздно, да и зачем. Ну сделаю, скажем, кандидатскую – десятку получу в месяц лишнюю, ну, не лишнюю. Одно дежурство мое – та же десятка, больше даже, та же диссертация. Вот самоотчет для аттестации – это и реальнее и важнее, – не ровен час, без категории еще и не разрешат заведовать отделением. А Игорь вполне может набросать диссертацию. И статьи от отделения хоть пойдут, и ему степень обломится. Он еще молодой, может и в клинику податься. Глядишь, карьеру сделает. Я-то уж в клиники больше не ходок. Уже пробовал. Я неудачник. А ему в самый раз. Он может быстро пойти по лестнице. Вот только бы ему научного руководителя найти подходящего, надежного, да был бы, как говорится, аппендицит, а хирург найдется.

Вот сидим мы с Игорем разговариваем обо всем этом, вдруг слышу страшный крик внизу:

– А я говорю, выйдите!

– Да мне только снимки доктору передать.

– А я говорю, выйдите, не хулиганьте, а то милицию позову.

– Да что вы шумите зря? Мне доктору снимки передать надо.

– Ничего не знаю. Время будет – пройдете. А сейчас не положено.

– Доктор же просил сам меня принести ему.

– Выйдите вон! Вон, вам говорят. Хулиган вы!

Я спустился вниз. В дверях стоит человек, держит в руках свернутые в рулон снимки.

– Какому доктору? Давайте я передам.

– Она просила меня зайти. Отец у меня лежит. У Натальи Максимовны.

– Вот, Евгений Львович, все они врут. Им бы только пройти. А сейчас не время.

– Хорошо, хорошо. А пока перестаньте ругаться. Пусть пройдет.

Посетитель прошел.

– Ну вот, сами порядок нарушаете. А потом меня ругать будете. Что ни начальник, то свой приказ.

– А кто вам приказывал кричать? Это же больница. Надо было без крика сказать, что нельзя. А теперь я вынужден его пропустить.

– А он первый начал, Евгений Львович. Я сказала – нельзя. А он выяснять начал. Да что, да как. Пришлось, конечно, объяснять.

– Да вы же не объясняли, а кричали. Себе испортили настроение. Ему испортили настроение. Он придет – отцу испортит настроение, другим расскажет. К больнице заранее будут подходить с криком.

– Как прикажете, Евгений Львович. Мы люди маленькие. Нам как прикажут.

– Они ж не от хорошей жизни в больницу приходят. Все только с горем к нам. Вы подумайте, не ровен час, завтра сами в больницу попадете.

– Как скажете, Евгений Львович. Нам как прикажут. А завтра меня, может, и не будет.

Так плодотворно поговорив, я побежал к главной.

– До каких же пор у нас на справках и в раздевалке жандармы служить будут? Они ж только скандалы да конфликты создают. А отсюда, естественно, и жалобы. Помните, больной палец прищемил нашей, так сказать, привратнице в посетительской. Я сегодня послушал стиль ее. Наверняка тогда человека довела. Наверняка сама виновата.

– В чем дело, Женя, что у тебя опять стряслось?

– Да не у меня. У вас. В вверенной вам больнице гардеробщица – хуже надзирателя, капо из концлагеря. Она ж ведь ни одного посетителя не пропустит, чтоб не облаять. Больные сидят в посетительской – орет, почему долго. Ей-то что! Разрешено – пусть сидят. Никому ничего не объяснит – сразу орать, сразу крик. Есть же какие-то правила. И, как всегда, любое хамство имеет свою логику, свою правду. Если с точки зрения разума и целесообразности – то хамить можно. Она ж за порядок! Приструните вы ее. Или выгоните. Напишите ей сорок седьмую в трудовую книжку.

– Какой бойкий. Сорок седьмая статья кодекса о труде в трудовой книжке– это, может, хуже судимости. А ну я тебе сейчас дам ее трудовую книжку. Впишешь? Когда кого наказываешь, тут ты защитник. А вот сам, не моими руками. Готов?

– Ну ладно, не сорок седьмую. Все равно пусть убирается. И так забот хватает, а тут еще эти помогают.

– Убрать. Больно быстр. С врачей начинать. Врачи ведут себя с ними, как большие начальники, а у этих возможность проявить себя начальниками только над больными да родственниками их.

– Но ведь страшное дело, когда она при исполнении служебных обязанностей. Ведь ее нельзя оставлять.

– Ты не торопись. А у тебя замена есть? Где я возьму? В санитарки никто не идет. У меня восемь санитарок работают после отбытия срока. Где я тебе возьму. А девчонки не идут.

– Платите больше.

– Дурак ты, Мишкин. Я, что ли, плачу. Да и не в этом дело. она иногда может больше тебя получить. Я им могу сверхурочные выписать, а тебе нет. И две ставки легко дам. И еще они имеют то, что не имеешь ты. У них больше.

– Так и должно быть. Вы же сами попрекаете меня моральным удовлетворением.

– Недавно приходила девочка. Говорит, пошла бы в санитарки, если в трудовую книжку ей этого не напишут. Почему-то считается зазорным.

– Классы отменены и всякий труд считается почетным. Где ж ваше идейно политическое воспитание? Воспитайте. Молодым везде у нас дорога.

– Кстати, классы не отменены. На занятия надо ходить. Можно ерничать, а можно думать. Сейчас, кстати, время думать. Я ее взяла и в трудовую книжку написала «медсестра без образования».