Константин Паприц - На Волге

Мысли Лизы спутались. Наплыв их был так велик, что одна сменяла другую, не дав ей закончиться. Картины прошлого воскресали с новою силой, точно начали приближаться какие-то далекие звуки. Мысли, свои и чужие, вдруг воскреснувшие лица и события нахлынули толпой, смешиваясь в одно неразрывное целое. Казалось, в каждом темном углу ее комнатки стояли призраки минувшего, то исчезая, то появляясь вновь. Но, несмотря на страшный прилив воспоминаний и дум, Лиза уже не чувствовала того мучительного томленья, которое прежде становилось до невозможности болезненным. Как будто какой-то важный вопрос был уже окончательно решен и вдруг перестал ее тяготить. Остались те же мысли, но уже примиренные и успокоенные.

«Может покой смерти», — думала Лиза, но не вздрагивала и не бледнела теперь при этом решении. Будущего уже не было для нее, это она мучительно сознавала; оставалось примирение с прошлым. Да ведь и с ним давно уже все было покончено; только сама она была связующим звеном; скоро должно было порваться и оно. И мысль примиряла прошедшее, настоящее и в безмолвии склонялась перед будущим. Но одно горькое сознание не могло стихнуть. Все-таки ей ничего не удалось. Она прошла в жизни совершенно незамеченной, ненужной; так и умрет. Останется одна могила, даже без креста, без подписи, всем чужая, а какие силы ощущались в груди, когда родилось желание страдать и бороться. «Куда пропали? — с горечью думает теперь Лиза. — Все истлело, уничтожилось. Затем явились эти стремления, бесплодные и никому ненужные… Зачем жила?… Лишняя, лишняя!» — шептала она и склонялась под тяжестью своей думы.

Ваня сидел возле нее и только теперь понял, что ей плохо. «Неужели помрет? — мелькнуло вдруг у него в голове. — А такие ведь не живут… Она святая будет, — какие за ней грехи? Только одинокой к небу пойдет… Господи, возьми и меня в себе!» — вдруг подумалось ему. Он не спускал глаз с нее. Она сидела все с тем же скорбным выражением.

У иконы слабо мерцала лампадка. На небе звезды разгорались, месяц выплывал из-за леса, кое-где на Волге мелькали сторожевые огни.

Лиза вдруг вздрогнула и очнулась. Ей показалось, что в одном углу стояла та самая страшная фигура, о которой так много в последнее время она думала. Страшная, в белом покрывале, с блестящею косой, смотрела она, и какая-то отвратительная улыбка раздвигала челюсти ее безобразного черепа. Сумрак окутывал ее члены и все ближе, казалось, подходила она.

«Господи, уже видения начинаются, — думала через минуту Лиза. — Неужели же так скоро конец?…»

— Ваня, зажги лампу, мне что-то нехорошо, страшно, — проговорила она.

Ванька проворно вскочил и принялся дрожащими руками зажигать лампу. Тусклый свет ее наполнил всю комнату, мгновенно небо потемнело, побледнели звезды. Лиза заметила это. Она за всем стала наблюдать с каким-то болезненным вниманием.

— Милый, — прошептала она, обняв Ваню, — если я что сделала в своей жизни, так только Валю приласкала. Живи, живи! — Она опять смолкла. — Почитай что-нибудь, — тихо сказала она, чтобы прервать томительное молчание, которое вдруг испугало ее, — все равно, что попадется…

Он подошел к книжной полке и взял книгу, которую уже прежде читал. Это была священная история, ветхий завет. Лиза взяла ее и, раскрыв, где попалось, подала Ване.

Открылась история о Содоме и Гоморре. Мерно, отчетливо начал читать Ванька. Лиза почти не слыхала его, — она опять впадала в прежнее состояние. Часы на церковной колокольне пробили 10, и этот звук возобновил прерванные мысли. Опять представилась церковь, и по средине в гробу Лиза, уже равнодушная ко всему. «Упокой, Господи, душу усопшей рабы твоея», — с поражающей ясностью доносится до нее. — «Слава Отцу и Сыну и Св. Духу» — поют на клиросе. «Значит, действительно жизнь тяжелый подвиг, если славят Бога в благодарность за уничтожение ее… Нет, а все-таки жизнь хороша, хороша своим мучением… О, если бы жить!» — вырвался вздох.

А Ваня внятно, с расстановкой читает.

— «Неужели ты погубишь праведного с нечестивыми, — сказал Авраам Господу. — Может быть есть в этом городе 50 праведников».

Мысли Лизы неслись дальше.

«В этой страстной привязанности к жизни, часто проклинаемой, и заключается коренной природный консерватизм людей. Ведь в будущем нет страдания, а мир все живет своей жалкой, но обожаемой жизнью. Смерть — полный переворот, оттого она и страшна, как все новое». Мысль вдруг оборвалась и снова перелетела в прошлому.

Опять старый барский дом вставал в ее воспоминаниях. Большая зала, по средине глазетовый гроб и в нем — мать. Эта картина особенно часто стала рисоваться в последнее время перед Лизою. «Она наслаждалась, я мучилась, а результат один и тот же» — думает она о матери. В углу, утирая слезы, припомнилась старушка-няня. — «За всех не перемучаешься» — точно доносятся ее слова. — Да, в них была глубокая истина. Никого не сделать счастливым и за всех томиться…

«Где-то теперь она?… Ни одного письма еще здесь от нее не получила… Милая, добрая, спасибо тебе, — ты много радости дала твоей несчастной барышне. Хотела ведь приехать во мне, но будет уже поздно, — мучительно подумалось Лизе. — Поплачет обо мне, сходит на кладбище, молитву прошепчет, — ту молитву, которая так горячо несется из груди народа?. Она и Ваня… разве мало двух любящих?… Она Ваню к себе возьмет… Все будет хорошо. Старушка воспитает его…»

В тишине раздаются слова Вани:

— «Господь обещал пощадить город и для 20 праведников».

«Вот как он уже хорошо читает. Ведь я его научила… Может хоть один честный… О, дай-то Бог!»

— «Да не прогневается Владыка, что я скажу еще однажды: может быть найдется десять. — Пощажу и для десяти, — отвечал Господь».

Лиза прислушалась к последним словам. Они ясно, отчетливо донеслись до нее.

— Ваня! — вдруг начала она, когда он замолчал в ожидании, прикажет ли она читать дальше. — Понял ли ты, что прочитал? Я скажу тебе. Люби мир и людей из-за этих десяти праведников. Значит, есть силы и любовь у того народа, который произвел их. Ваня, верь, что придет время, когда правда победит, зло уменьшится. Люби их, — они сами несчастны. И за что же ты возненавидишь всех, когда между ними есть и праведники, в которых все спасение и надежда?… Не только десять, — одного найдешь, из-за него прости всех и их полюби.

Лиза совсем впала в изнеможение, — так горячо проговорила она эти слова. Ваня смотрел в пол, слушая ее с глубоким вниманием. Иногда он вытирал кулаком набегавшую слезу и продолжал слушать. Прошло несколько времени. Где-то сверчок трещал, да тяжело дышала, иногда покашливая, Лиза. Она в последний раз сеяла любовь, чтобы люди со временем собрали жатву.

— Ваня, ты ведь в горе вырос, тебе легче будет жить. Честно живи, — начала было она, но голос пресекся. — Нет, не могу, устала, — с каким-то даже отчаянием прошептала она. — О, зачем я не могу жить! — вырвался у нее крик. Обняв Ваню, она стала смотреть в его влажные глаза. — «Вот плачет, меня жаль», — думала она, а у самой что-то жгло и ныло в груди. Лиза пристально смотрела на него.