Григорий Федосеев - Смерть меня подождёт (обновлённая редакция)

Голос Хетагурова слабеет…

Сон не вернулся ко мне. Лежу в полузабытьи. Это первая ночь, когда я освобождён от мрачных мыслей и отчаяния. Ко мне возвращается раскрепощённый разум. Я ещё далёк от экспедиционных дел, от суеты житейской. Но пережитое уже отступает в прошлое, боль смягчается. Знаю, слово «Мая» мы долго будем произносить с гордостью, преклоняясь перед непримиримой первобытностью реки.

А как же с Василием Николаевичем, с Трофимом? И об этом после.

Скоро смолк говорок. Затух костёр. Лагерь уснул. Поднялся месяц, и его голубоватый свет пронизал поредевший туман.

Я выбираюсь из-под полога. Дует леденящий ветерок. В тайге, прихваченной ночною сыростью, копятся холодные синие тени. Над мутной сталью реки тают лёгкие клубы серебристого пара. А вдали над грядами тёмных хребтов широко и ясно разливается по небу голубоватый рассвет.

«Утро… утро… утро…» — твердит какая-то пичуга.

Долго стою я неподвижно, опьянённый великолепием первого утра вернувшейся жизни. Окружающий мир кажется мне обновлённым, более доступным и понятным, чем когда-либо, и я смело вхожу в него с твёрдой жаждой продолжения. И вдруг слабый крик чайки вырывает меня из раздумья. Белым лоскутом кружится птица над бурунами. И всё кричит, кричит… Неужели это та добрая чайка, что звала нас с собою с камня? Но почему и теперь её крик полон печали?

Нет, память не обманула меня, мы действительно среди своих, и завтрашний день уже не вызывает тревоги.

Я бесшумно возвращаюсь под полог и, раскрепощённый от всех бед, надолго засыпаю.

Странно устроен человек: после такой встряски нам оказалось достаточно суток покоя, чтобы прийти в себя. И вот уже всё пережитое постепенно уходит в прошлое, одно забывается, другое иначе расценивается, и только узлы главных событий остаются навсегда в памяти.

Нас окружают заботой. Ни слова об экспедиционных делах. Но жизнь сама незаметно подводит тебя к ним. Вначале я осваиваюсь с лагерем, таскаю воду, хожу в лес за дровами и никак не могу избавиться от ощущения какой-то новизны в окружающей обстановке…

Затем начинают всплывать на поверхность и дела полевых подразделений, тревожившие меня в начале путешествия по Мае. И хотя я ещё часто обращаюсь к прошлому, я чувствую, что настоящее овладевает мною — всё постепенно возвращается на своё место.

Пришло в лагерь и второе утро. Я чувствую себя хорошо. Побрился. Пора браться за дела. Трофим разжёг костёр. Он уже захвачен работой: разобрал свою рацию. И я, глядя на него, думаю: «Уж если ты её соберёшь и она заговорит — значит ты здоров, мой друг!»

Василия Николаевича не слышно. Он замкнулся, живёт один со страшными думами.

Из соседней палатки доносится голос Лебедева:

— Филька, налаживай баню!

Минут через десять из полога высовывается взлохмаченная голова Фильки. Заспанными глазами парень осматривает небо, косится на меня, точно впервые видит, и сладко зевает.

— Кирилл Родионович! С утра баню или после завтрака? — спрашивает он.

— Сейчас готовь.

— Мигом иду, — отвечает Филька, а сам долго чешет пятернёй затылок, поднимается, вихляющей походкой идёт к костру, волоча за собою байковое одеяло. Он расстилает его у огня, уютно располагает на нём своё хлипкое тело, говорит, не взглянув на меня:

— Маленько прикорну. Тут у нас, ежели со всеми соглашаться, — заездят. Баню успею, не на пожар, — и сразу захрапел.

— Филька, дьявол, спишь! — кричит Лебедев, выбираясь из палатки.

Тот поднимает голову, обращается ко мне:

— Чего он гутарит? — Но, услышав шаги Лебедева, вскакивает.

— Кто вечером обещал до восхода баню приготовить?

— Ты не кричи на меня, Кирилл Родионович, испужаюсь, ни на что годиться не буду. Лучше послушай, какой сон я видел, — отвечает он добродушно.

— Провались ты со своими снами! — гневается Лебедев.

— Ведь тут только и счастья, что во сне с девками побалуешься!

— Врёшь, чёрт голопузый! Какая девка хоть и во сне польстится на такого брехуна?

— Спросите у Пресникова, Наташа моя — во! -- Филька показал мне торчмя поднятый большой палец.

— Иди, говорю! — и голос Лебедева звучит угрожающе.

Филька нехотя поплёлся к реке, захватив с собою на всякий случай одеяло.

— Пропадает талант, — говорит Лебедев, кивнув в сторону Фильки.

Солнце яркими лучами взрывает тайгу, ещё не успевшую отряхнуть с себя ночной покой. Я беру полотенце, иду умываться. Маю не узнать: тут она отдыхает после трудного пути и не торопится покинуть просторную долину. Вода в ней прозрачная. Дно просматривается до мельчайших песчинок.

Черпаю горстями студёную воду, плещу в лицо, на грудь, растираю тело. Чертовски неприятная процедура! Но через минуту награда: такая свежесть и такая бодрость, словно с твоих плеч свалился стопудовый панцирь.

Василия Николаевича перенесли к костру на мягкую подстилку. Больно видеть его глаза, переполненные мольбою о жизни.

Рядом с ним сидит Лебедев, сгорбленный, весь подавленный бедою друга.

Евтушенко отправляет в эфир позывные. Ему отвечают сразу несколько станций. Ещё с минуту продолжается настройка.

— Плоткин у микрофона, — сообщает радист.

Мы с Хетагуровым забираемся в палатку.

— Здравствуйте, Рафаил Маркович! — кричу я в микрофон. — Спасибо за помощь. Мы закончили маршрут. Но у нас не всё благополучно. Мы потеряли ниже устья Эдягу-Чайдаха проводников: Улукиткана и Николая. Надо срочно организовать поиски самолётом, они где-то южнее Чагарского хребта, у истоков Удыгина и Лючи. Им надо сбросить продукты, палатку, обувь, одежду, спички — этого ничего у них нет. Хорошо бы сегодня начать поиски.

— Всё возможное сделаем.

— Но это не всё. Надо немедленно доставить в Хабаровскую больницу Мищенко и Королёва. Промедление опасно. Сопровождать их буду я. Договоритесь с крайздравом о посылке санитарной машины. Сейчас мы находимся в двух километрах выше устья Нимни. Здесь посадочной площадки нет. Завтра сплывём до устья Маи на плоту. Дальнейшее — ваша забота.

— На устье Маи вас встретит катер, доставит на косу, а оттуда, при наличии погоды, вывезем самолётом. Какие ещё будут распоряжения?

— Необходимо срочно приступать к организации работ на Мае. Все людские и материальные резервы нужно перебросить сюда. Подробности получите завтра утром от Хетагурова. Что есть у вас?

— Знаю, вы ждали помощи, но не было погоды, и самолёты долго не могли пробиться к Мае. Пришлось перебросить Лебедева с Алданского нагорья и организовать поиски по реке. Остальное в норме. За Ниной послан человек в Ростов. Вчера получил от неё телеграмму, что вещи днями отправляет, а сама немного задержится.

Хетагуров остаётся ответить на радиограммы, а я выбираюсь наружу. Снова меня захватывают экспедиционные заботы. Окончательно отступают в прошлое трудные дни, прожитые на Мае.