Александр Солженицын - Два рассказа

Нельзя себя не называть? - тогда семьи повстанцев стали сами уходить из деревень. Так - вдодаток - новый на них приказ Полномочной Комиссии ВЦИК: "Дом, из которого семейство скрылось, разбирать или сжигать. Тех, кто скрывает у себя семьи, - приравнивать к семье повстанцев; старшего в такой семье - расстреливать. Антонов-Овсеенко".

А ещё через пяток дней - от него же ещё приказ, к обнародованию, No 178: со стороны жителей "неоказание сопротивления бандитам и несвоевременное сообщение о появлении таковых в ближайший ревком будет рассматриваться как сообщничество с бандитами, со всеми вытекающими последствиями. Полномочная Комиссия ВЦИК, Антонов-Овсеенко".

Как варом их поливали, как клопов выжигали!

А от чёткого хладнокровного командарма - ещё один секретный, 0116: "Леса, где прячутся бандиты, очистить ядовитыми газами. Точно рассчитывать, чтобы облако удушливых газов распространялось полностью по всему лесу, уничтожая всё, что в нём прячется. Командующий войсками Тухачевский".

Слишком крепко? А без того - больших полководцев не бывает.

2

Считается, что с семидесяти лет вполне уместно и прилично писать мемуары. А вот досталось: начал и на семь лет раньше.

В тишине, в ненужности - чем и заняться? Год за годом вынужденный и томительный досуг.

Перестали звонить, тем более навещать. Мир - замолк и замкнулся. А пережить эту пору - может и лет нет.

А даже, по ряду соображений, и нельзя не написать. Для истории пусть будет. Уже многие кинулись писать. И даже опубликовали.

А потому торопятся, что хотят пригрести славу к себе. А неудачи свалить на других.

Нечестно.

Но - и работища же какая невыволочная! От одного перебора воспоминаний разомлеешь. Какие промахи допустил - бередят сердце и теперь. Но - и чем гордишься.

Да ещё надо хорошо взвесить: о чём вообще НЕ НАДО вспоминать. А о чём можно - то в каких выражениях. Можно такое написать, что и дальше погоришь, потеряешь и последний покой. И эту расчудесную дачу на берегу Москва-реки.

Какой тут вид. С высокого берега, и рядом - красавицы сосны, взлётные стволы, есть и лет по двести. Отсюда - спуск, дорожка песчаная, с присыпом игл. И - спокойный изгиб голубоватого течения. Оно - чистое тут, после рублёвского водохранилища, заповедника. И если гребёт лодка знаешь, что - кто-то из своих, или сосед. Никто тут не браконьерствует, никто не озорует.

Через заднюю калитку есть тропинка к реке, можно спуститься. Но Галя - не ходит, а Машеньку семилетнюю тем более без себя не пускает. А тебе когда под семьдесят - приятней сидеть наверху, на веранде. Теперь - даже и по участку с палицей.

Стал и недослышивать. Не всякую птицу, не всякий шорох.

Дача-то хороша-хороша, да только государственная, и на каждой мебелюшке - инвентарный номер прибит. Владение - ПОЖИЗНЕННОЕ. Вот умрёшь - и Галю, в 40 лет, с дочуркой, с тёщей, и выселят тотчас. (Первой семьи - уже нет, дочери замужние отделились.)

А два инфаркта уже было (если только инфаркта). Но растянуло, рассосало, прошло. После второго - и взялся писать.

Последний простор старости. Подумать-подумать, посмотреть на реку, что-нибудь и дописать.

А то - голова заболит. (Иногда болит.)

Скучней всего писать о временах давно прошлых. Об отрочестве своём. Об империалистической войне. Да и о своей эскадронной молодости - что писать, чем отличился? Настоящий интерес начинается с того времени, как уже прочно уставился советский строй. Устойчивая военная жизнь только и началась с 20-х годов: тренировка в разнообразнейшей кавалерийской службе, отработка в тактических учениях, и, как вершина всего, манёвры. Безупречно подчиняется тебе твоё тело, взмах руки с коня, сам конь - и: сперва - твой эскадрон, потом - твой полк. Твоя бригада. Наконец, когда-то, и твоя дивизия. (Дал Уборевич, высмотрел воина.) А ещё сильней себя ощущаешь как частица единого великого организма железной Партии. (Всегда мечтал быть похожим на замечательного большевика Блюхера - мытищинского рабочего, получившего, сперва в шутку, кличку известного немецкого полководца.)

Увлекаешься тактической учёбой и, конечно, в практических делах чувствуешь себя сильней, чем в вопросах теории. А вот - возьмут тебя на год в высшую кавалерийскую школу, а там зададут тебе тему доклада: "Основные факторы, влияющие на теорию военного искусства",- и как в лепёшку тебя расшибли: чего это такое? какие факторы? о чём тут говорить? кого спросить? (Приятель по курсам Костя Рокоссовский подмог. А другой приятель, Ерёменко, - ну просто дуб.)

И так - ты служишь и служишь вполне успешным кавалерийским командиром, знающим конником. Одно желание: хочется, чтобы твоя дивизия стала лучшей в РККА. Часто тебя упрекают в резкой требовательности, погоняльстве - но это и хороший признак, только такой и может быть воинская служба. Вдруг - подняли от дивизии на помощника инспектора всей кавалерии РККА, при Семёне Михайловиче Будённом. Поручают - и ты пишешь боевой устав конницы, это вполне понятная работа. А - кто тебе проверщиком? Обомлеешь: Тухачевский! Тот самый красавец и умница, которого видел раз в Тамбовской губернии, - а теперь два месяца встречались. (А как неуклонимого коммуниста - тебя выбирают и секретарём партбюро всех инспекций всех родов войск.) Тебе - 40 лет. С годами, разумеется, будет и ещё продвижение в должностях и чинах.

А оглядясь по стране - как же много мы сделали: индустрия на полном ходу, и колхозный строй цветёт, и единство наций, - да что хочешь.

Но вот, в 1937-38, прямая незамысловатая военная служба вдруг стала - лукавой, скользкой, извилистой. Вызывает высший окружной политрук, некий Голиков: "Среди арестованных - нет ли ваших родственников?" Уверенно: "Нет". (Твоя и мать, и сестра - в калужской деревне, вот и всё.) - "А среди друзей?" "Друг" - это не такое чёткое определение, как "родственник". С кем знаком был, встречался, - это "друг"? не друг? Как отвечать? "Когда Уборевич посещал вашу дивизию, он у вас дома обедал". Не отопрёшься. (Больше чем обедал! - покровительствовал.) Да ещё Ковтюх, до последних месяцев "легендарный", и вдруг "враг народа". А тут ещё и Рокоссовского ПОСАДИЛИ... "И вы не изменили о них мнения после ареста?" Ну, как же бы: коммунист - и мог бы тут не изменить мнения?.. Мол, изменил. "И вы крестили свою дочку в церкви?" Вот тут уверенно: "Клевета! клевета!" Перегнули в обвинениях. (Никто Эру не крестил.)

И на партийных собраниях разгулялись теперь всякие язвы. Опять обвиняют в повышенной резкости (как будто это - недостаток боевого командира), в жёсткости, в грубости, что не знал снисходительности (а иначе - какая служба?), даже во ВРАЖЕСКОМ ПОДХОДЕ К ВОСПИТАНИЮ КАДРОВ: замораживал ценные кадры, не выдвигал. (Вот этих клеветников и не выдвигал. Да некоторые и клевещут-то не со зла, а только - чтобы через то самим наперёд обелиться.) Но и тут как-то отбился.